Порой мне кажется, что в мире нет более серого цвета, чем цвет этих стен. Наверное, зодчий обошел всю Землю скорпионов, придирчиво отбирая самые тусклые камни. После чего дело было за малым – построить самое скучное и безликое здание, какое только можно себе представить, убивая на корню малейшие проблески фантазии.
В результате…
Я мрачно оглядываюсь по сторонам. Пусть прошло достаточно много времени, и по большому счету, я уже привык к своему последнему по всей видимости пристанищу. Я всегда был неприхотлив, а теперь получил возможность максимально развить в себе это качество. Но иногда вот накатывает. Как сейчас.
Как сейчас, с души воротит от этого казенного великолепия. И самый грязный притон, в котором мне приходилось бывать в своей вольной жизни, представляется местом, достойным бессмертных богов.
При этой мысли я морщусь, настроение портится окончательно, и я снова против своей воли погружаюсь в воспоминания. Хвала Скорпиону, в последнее время это случается все реже и реже. Быть может еще год-другой, и те события мне самому начнут казаться забавной, хотя и жутковатой небылицей.
Только тогда затруднительно будет ответить себе на вопрос, как же я здесь оказался.
Скрипнула дверь. (Она всегда скрипит! Готов поспорить, это тоже часть замысла неизвестного мне зодчего.) Вошел человек в одежде сквамандской Стражи. Ничего удивительного, конечно, кто еще может сюда зайти? Но Михашир – не только стражник, он еще и друг моего детства. Трогательно, не правда ли?
И все же для него мое паршивое настроение готово сделать маленькое послабление. С некоторой натяжкой я могу сказать, что рад его видеть.
Михашир держит в руках толстенную пачку сшитых вместе папирусов. И у меня вдруг перехватывает дух. Не знаю почему. Я ведь понятия не имею, что это за записи. У меня нет никаких догадок, а они могут быть чем угодно. Но я смотрю на них заворожено, как начинающий воришка на оттопыренный карман подвыпившего купца.
– Привет. – Михашир улыбается мне сквозь густые усы.
Я торопливо отвечаю на приветствие, с удивлением прислушиваясь к бешено забившемуся сердцу. Предчувствие? Но чего?
– Эти Непосвященные совсем обнаглели, – говорит Михашир, рассеянно качая папирусы на ладони. Мышцы на руке размеренно вздуваются, весу в свитке порядочно.
– Да ну? – с деланным безразличием говорю я. Сердце раздумывает, не то выпрыгнуть из груди, не то вовсе остановиться.
– Они, видно, считают Скваманду удачным местом для своих прогулок. Уже третий раз за последние два года, если я ничего не пропустил.
Мы улыбаемся почти одновременно. Ко второму случаю я имею непосредственное отношение, и Михаширу сей факт прекрасно известен. Похоже, сегодня бороться с воспоминаниями бесполезно. А главное, желание почему-то пропало.
– Варвар просил передать тебе вот это. – Михашир кидает папирусы мне на колени. – Сам понимаешь, я и не подумал бы выполнять его просьбу, но для тебя…
– Спасибо, дружище! – искренне говорю я, положив руку на книгу. – А этот Непосвященный?..
Михашир смотрит на меня как на диковинную, но симпатичную зверушку. С укоризненной улыбкой качает головой.
– Странный ты все-таки. Да жив он, жив. Я сказал ребятам, чтобы помогли ему поскорее покинуть город, но он и сам вроде стремился к тому же.
Мы обмениваемся еще парой фраз, но умница Михашир понимает, что сейчас я хочу остаться один. Когда за ним закрывается дверь, я с жадностью впиваюсь глазами в верхний лист. Замечаю, что он не прошит вместе с остальными, а просто приколот толстой швейной иглой. Ага, да это записка. Причем адресованная мне.
«Здравствуй, Бурдюк!
Я понимаю, насколько это нелепо, особенно учитывая твое нынешнее положение, но, во имя всех богов, к кому еще я могу обратиться в Землях Зодиака?! Возможно, ты сочтешь мои терзания смешными, но это важно для меня и еще более важно для Гиеагра. На моей родине достаточно хорошо знают подробности наших приключений, признаюсь, в этом моя скромная заслуга. До ваших же Земель дошли только слухи, искаженные так чудовищно, что не могут считаться даже тенью правды.
Я взял на себя труд сделать перевод своей летописи на ваш язык – он перед тобой. Заклинаю тебя всем, что для тебя свято, попытайся донести правду до людей Зодиака. Я всегда считал тебя справедливым человеком. Хотя и мерзавцем, конечно, считал тоже.
Мильк».
Я коротко хохотнул и помотал головой. Если бы не последняя фраза, мне трудно было бы поверить, что записка написана Мильком. Не мог же он растерять весь свой запас яда, ведь этот запас поистине бездонен.
Мильк… Непосвященный, которому мне не удалось стать другом. Если бы эти слова услышал Михашир, он бы назвал меня не странным, а слабоумным.
Вытащив иглу, я отбросил записку, открывая листы, испещренные ровными, почти каллиграфическими строчками. Воспоминания хлынули сплошным потоком, словно прорвав плотину, которую я выстроил своими руками. События двухлетней давности проступили в памяти рельефно и четко, словно случившиеся вчера.
Я то закрывал глаза и погружался в этот поток, то вчитывался в гладкую вязь повествований Милька.
Все началось в один поганый вечер в одной поганой харчевне. Совпадение не случайно: когда карманы набиты дзангами, ты и место для отдыха можешь выбрать поприличней. Но мы с Глазом тогда уныло брели по длинной черной полосе в нашей жизни, неудача следовала за неудачей, и полутемная нора с низким потолком и вечно грязным полом вполне удовлетворяла нашим желаниям разбавить свою злость парой кувшинов мерзкого пойла.
Когда же мы увидели варвара, явно отягощенного излишним имуществом, мы сочли это подарком богов, посланным нам в утешение за все последние невзгоды. Я тогда и не подозревал, насколько странными бывают такие подарки…
* * *
Сунув руку в карман, я услышал тихий противный треск рвущихся ниток. Тринадцатый бог, да что ж за день сегодня такой?! Оно конечно, прореха в кармане – невелика беда. Тем более, если в суть вещей смотреть, карман, дырявей, чем у меня, еще поискать. Но когда неприятности следуют одна за другой, это начинает действовать на нервы даже такому спокойному типу как я.
Хвала Скорпиону, пальцы холодный металл все-таки нащупали. Достал я серебряный дзанг, привычным движением погладил скорпиона на лице монеты, да как можно небрежнее Суслику кинул. О том, что этот дзанг у нас с Глазом последний, каждому встречному и поперечному знать вовсе не обязательно. У меня тоже своя гордость есть.
Суслику даже и говорить ничего не надо было – не первый год нас знает, но он все-таки в извечной своей педантичности уточнил:
– Вина и пива?
Я просто кивнул, Глаз же хмыкнул и смачно сплюнул на пол – у него настроение еще поганее моего было. Его единственный целый глаз принялся злобно зыркать по сторонам, выискивая потенциальные конфликты. В принципе, я ничего против не имел, паршивый день нужно хотя бы закончить весело, только надо ж сначала выпить. Тем более, когда за следующую выпивку заплатить нечем.
