Посвящается вдохновителю этого текста Апостолосу Цицулису.
Солнце припекало. Ящерица выползла на каменную скамью театра. Задрала голову к солнцу, молниеносно схватила надоедливо зудевшую муху и проглотила ее. Рядом с ней на низких тонах прожужжал жук и безмятежно приземлился рядом. Он начал деловито складывать крылья. Прозрачные задние крылья складывались мягким веером и заползали под блестящие золотистые надкрыльники. Жук поводил усами из стороны в сторону, сориентировался и важно побрел по своим делам. Ящерица скосила на жука глаз, но не двинулась с места. Эта добыча была ей не по зубам. Полуденный зной тонко звенел над амфитеатром. Воздух переливался маленькими миражами над нагретыми камнями ступенек для зрителей. Каменные скамьи овальными ярусами обступали круг площадки орхеструма>1. Каждый последующий ярус возвышалась позади предыдущего, устремляя к небу чашу амфитеатра.
Послышались звуки размеренных шагов усиленных акустикой амфитеатра. Ящерица резво повернула голову в сторону звуков, оценивая приближающуюся опасность, и быстро юркнула в щель между камней. Не только ящерицу привлекли посторонние звуки в безлюдном театре. Статуя стоящая в портике просцениума>2 открыла глаза и стала всматриваться во внеурочных посетителей. Эти подвижные живые глаза совершенно не вязались с застывшим каменным лицом статуи. Неожиданно ожила и мимика статуи. Она скривила толстые губы и тихо процедила^
– А ты оказывается злопамятен Аполлон. Решил наложить руку на мое стадо. Красть у вора. Это смело. Но это не твой ойос>3. Ты же даже не сможешь взять то, что тебе не принадлежит принадлежит мне, не то что унести. Хорошо, уж коль ты ввязался в это дело, будем состязаться. Это даже интересно.
Статуя прикрыла веки и притихла.
Сверху по ступеням спускались двое. Шедший первым был одет в длинный до щиколоток хитон>4 порфирного цвета с меандровой каймой по краю. На плече его хитон был заколот дорогой, но не кичливой фибулой>5. При ходьбе в меандровом узоре промелькивали пальметты вышитые золотистой нитью, а также открывались бывшие на ногах дорогие сандалии с многослойной подошвой из бычьей кожи и с тонкими ремешками. Подпоясан владелец порфироносного хитона был узким поясом с серебряным аграфом>6. Аграф был серебряным, изящным, но не вычурным. Шедший явно не выглядел простолюдином. И, тем не менее, чем-то он не дотягивал до типичного аристократа. Необычным казалось и то, что он нес подмышкой церы>7, которые крепко прижимал к боку рукой. Время от времени он останавливался для осмотра скамей, оценивая их расстояние до сцены. Остановившись, он морщился, недовольно сдвигал брови к переносице, и продолжал спускаться ниже к орхеструму. Морщины на его лбу расправлялись и лицо приобретало выражение сосредоточенного спокойствия. Шагая, он инстинктивно теребил свою курчавую, хорошо ухоженную бороду. Наконец он остановился, наморщил лоб, вздернул брови вверх и удовлетворенно хмыкнул:
– Здесь будет удобно.
Он двинулся по проходу между ярусами скамьи и уселся на скамью прямо напротив средины сцены. Его спутник, следовавший за ним, не блистал богатством своего наряда. Если только, обтрепанный по краю экзомис>8, можно назвать одеждой. Стук именно деревянных подошв его сандалий по камням разрывал тишину амфитеатра. Обе руки обладателя громкой обуви были заняты поклажей. В одной была корзина с провиантом и куском полотна навернутом на две палочки. На сгибе локтя другой руки болтался дорогой гиматий>9. Этот гиматий не вязался с бедной одеждой его несущего, он скорее указывал на его починенное положение по отношению к обладателю изысканной одежды. А вот тому гиматий точно был в пору к его изысканному хитону. Казалось глазу не за что было зацепиться в фигуре второго человека. Он как бы исчезал из поля зрения на фоне его спутника одетого в порфировый хитон. Был лишь его блеклой тенью. Но, специально приглядевшись, можно было заметить, что одетый в потрепанный экзомис, сложен он был довольно гармонично. Легкая сутулость объяснялась не тяжестью поклажи, а скорее была вынужденной демонстрацией его подчиненного положения. У стороннего наблюдателя однозначно формировался быстрый уничижительный приговор:
– Раб.
Брел раб с удрученно опущенной на грудь головой. Эту позу он упорно сохранял, пока мог случайно попасть на глаза своему хозяину. Его хозяин , поерзав на каменном сидении, удобно устроился и занялся своими церами. Он положил их себе на колени, раскрыл, стиснул в правой руке стило>10 и задумчиво посмотрел на сцену. Потер указательным пальцем левой руки нижнюю губу под усами, сузил глаза и начал писать. Раб поставил позади своего хозяина корзину с провиантом. Подвинул корзину ногой в тень скамейки и положил на нее гиматий хозяина. Он проворно развернул над головой хозяина кусок полотнища уберегающее того от яркого солнца. Полотнище крепилось с двух сторон к палочкам, за которые и удерживал его раб. Проделав все это, раб поднял голову с груди вверх. Это простая и незатейливая смена позы преобразила внешность раба. Покорность, безвольная отрешенность исчезла с его лица, как стертые мокрой тряпкой. Теперь, вне глаз хозяина раб выглядел гордо, и величественно. Его взгляд обрел орлиную жесткую властность. Любой взглянувший ему в лицо в этот момент проникся бы к нему чувством прямо противоположным сформированному до этого . Казалось, даже хламида на его плечах превратилась в тот гиматий, что лежал на корзине с провиантом. Теперь это был не покорный раб, а как минимум полновластный стратег перед лицом войска. Впрочем, выражение лица стоявшего раба постоянно менялось. Из сурового оно становилось романтическим, саркастическим и безмятежно спокойным. Трудно было понять, какие скрытые мысли блуждали в голове этого человека. Но главным достоинством его лица были глаза, Они светились незаурядным умом, пытливостью и проницательностью. Казалось, что освободившись от надзора хозяина, раб обрел нечто большее, чем свободу. Правда, очарование это длилось не долго. Резкий окрик хозяина снова на мгновение вернул лицу униженный выражение. Голос хозяина прозвучал недовольно и высокомерно:
– Ты, что не понимаешь, как надо укрывать меня от солнца? У меня уже воск начинает плавиться на церах! Я что, напрасно пишу свои сочинения?
Раб пригнулся и заглянул под сооруженный из полотна навес и передвинул его так, как требовал хозяин.
Именно этот окрик привлек внимание Бога Диониса, который возлежал на одном из апоклинтров>11. Дионис приподнялся на локте и пригляделся через окно декораций просцениума на происходящее в амфитеатре и насмешливо проговорил:
– Твой наконец-то приперся. Смотри-ка. Прилежный, он у тебя. Уже что-то пишет. Аполлон порывисто сел и тоже выглянул в амфитеатр. Он попытался встать. Дионис проворно удержал его, схватив Аполлона за локоть, и усадил обратно на апоклинтр. При этом он скорчил удивленную физиономию:
