Степь да степь круго-ом…
Назойливый мотив, неизвестно откуда взявшийся, крутится в голове, и от этого становится еще страшнее.
Хотя как может быть еще страшнее человеку, который стоит неизвестно где на краю света, кругом, куда ни кинь взгляд, всё та же безрадостная картина: серая степь, растрескавшаяся земля, засохшая трава, и даже небо кажется серым, а солнце на нем – блеклым пятном. Но самое главное, Анжелика и понятия не имеет, как тут оказалась. И вообще, где находится это «тут».
Клубы пыли вздымаются вдали. Черт! Неужели ей повезло и в этой бескрайней пустыне кто-то есть?
Хотя еще неизвестно, повезло ли.
«Кто-то» запросто может оказаться хищником, если это зверь, или разбойником, если человек. И вообще. Тому, кто вдруг непонятным образом оказался в непонятном месте, рассчитывать, что события будут развиваться благоприятно, вряд ли стоит…
От Анжелики ничего не зависит. Если то, что сейчас движется ей навстречу, плохое – прятаться все равно негде. Да и бежать особо некуда. Так что остается лишь обреченно ждать и стараться не терять надежды.
Облако приближалось, и через какое-то время Анжелика смогла рассмотреть: все-таки это зверь, чем-то отдаленно напоминающий лошадь, но, пожалуй, чуть более приземистый и неуклюжий. Хотя, кто знает, может, лошадь и есть, просто такая порода.
А еще у этого зверя есть горб.
А может, и не горб, а всадник, плотно прижавшийся к мощной спине.
Еще несколько минут, и стало понятно: точно всадник. Человек. Только чего от него ждать – по-прежнему неизвестно. Наверное, лучше не ждать ничего хорошего.
Всадник приблизился. Анжелика рассматривала его жадно, и за пару секунд надежда несколько раз сменялась отчаянием и возвращалась опять.
Конь похож на коня лишь телом: мускулистые ноги, копыта, широкий круп. А вот морда совсем не лошадиная. «С лица» животина – вылитый дракон, какими их изображают китайские мастера. Но рассматривать диковинного зверя ей было недосуг: вряд ли он представляет какую-то опасность, в отличие от седока.
Это был мужчина, молодой. Лет двадцати пяти, не больше. А учитывая условия жизни – тусклое солнце, промозглый ветер, – может, и моложе. Одежда – черный плащ с капюшоном. И ткань очень странная. При всем разнообразии современной текстильной промышленности такой она не видела – словно сияет мелкой россыпью звезд. Легкая, почти невесомая – но совсем непрозрачная. Будто парень взял да и укутался в звёздное небо. Как бы высокопарно это ни звучало, но более точного сравнения она бы подобрать не смогла.
Он ловко спрыгнул с коня – да, проще называть это существо конем – и молниеносно приблизился. Лицо – суровое, как у героя боевика, и взгляд тяжелый, оценивающий. Почему-то Анжелика не сомневается: прямо сейчас, в эту секунду парень решает, оставить ее в живых или не стоит. И – это она почувствовала особенно остро – явно склоняется к последнему.
– Ты кто такая? – Голос у него тихий. Он говорит не по-русски, но почему-то она его понимает. Хотя вроде бы знает точно: этот язык она не учила. – Как ты здесь оказалась?
– Я… я не знаю, – только со второй попытки получилось ответить. Голос пропал.
Нет, это было не совсем правдой. На самом деле она догадывалась, как и почему оказалась здесь.
Только вот как объяснить это сыну степей, не представляла даже приблизительно. Потому что объяснение должно было начинаться приблизительно так: что вы знаете о квантовой физике?
* * *
– Что вы знаете о квантовой физике? – почти любое застолье, в котором принимал участие ее отец, начиналось с этих слов.
Впрочем, застолья, встречи с друзьями да и все, что можно было хоть как-то назвать отдыхом, в их жизни случалось нечасто. Все его время занимала работа, жутко засекреченная работа в жутко засекреченном отделе довольно невзрачного и простенького НИИ.
О своей работе он не рассказывал ничего, никаких подробностей: ни чем занимается, ни что из этого может получиться.
Зато возможностями современной науки он восхищался искренне, громко, говорил о ней с восторгом, но исключительно общими фразами. Так, что, дожив до двадцати двух лет, Анжелика так и не выяснила ответа на вопрос: «Чем занимаются твои родители?» – и пользовалась заученной еще в детстве фразой: «Мой папа – ученый».
А мама… мама умерла почти сразу, когда дала ей жизнь. Тяжелые роды.
Отец после не женился. Но и работу не бросил – пропадал на ней почти постоянно, а Анжеликой занимались сменяющие друг друга няньки. Большинство из них были очень даже ничего и к ней относились хорошо.
Даже, пожалуй, слишком хорошо: закармливали вкусняшками, развлекали, а еще все, как одна, начинали готовить «на всю семью», хоть это и не входило в обязанности. Чтобы вернувшийся после трудов праведных молодой, перспективный и, надо сказать, весьма симпатичный ученый не голодал.
И все, как одна, они были хороши собой.
Вернее, поступали на службу обычными, а уже через пару дней расцветали: хлопали накрашенными ресницами, стреляли подведенными глазками и поправляли воланы на красивых платьях, в которых, оказывается, ходить на работу куда удобнее. Впрочем, спустя несколько месяцев дамы все, как одна, сникали, обнаружив, что на воланы и подведенные глазки перспективный вдовец с четырехкомнатной квартирой в центре Москвы совершенно не обращает внимания, предпочитая им книги с мудреными формулами.
И все тогда начиналось сначала: поиски новой няньки, подрисованные глазки, вкусные ужины и платья, платья, платья.
В общем, ничего про его работу она не знала и предпочла бы не знать.
Но, увы, сегодня годами налаженная система дала сбой. Утром ей позвонила Нина Валерьевна, бессменная лаборантка отца, и, задыхаясь от кашля, проговорила:
– Анжелочка, солнышко, ты должна пойти к отцу на работу. Это важно. Сваришь супчик и отнесешь. Ты же знаешь, что у него обострился гастрит!
Если честно, она не знала. В такие подробности своей личной жизни отец ее не посвящал.
– Конечно, – между тем ответила Анжелика.
– Ну так вот, ему обязательно нужны супчики. Обычно я готовила и приносила. А сейчас заболела. Я бы и сама пришла, – о, в этом Анжелика и не сомневалась, – но тащить туда своих бацилл… если с Аркадием Борисовичем что-нибудь случится… – В голосе женщины зазвучал настоящий ужас. Мысль о том, что светоч науки может заболеть по ее вине, вызывала у лаборантки панику. Но, кажется, она совладала с собой и закончила фразу пристойным образом: – Современная наука мне этого не простит.
