***
никогда не бери попутчиков.
не разговаривай с незнакомцами.
это правило. только сучий
день сегодня.
семь лет нет солнца.
на восьмой год оно появится,
за собой приведёт Господа.
под стопой его мир развалится,
затрещит мир вязанкой хвороста.
не возьму с собой луну—доченьку,
да и сына оставлю, месяца.
я возьму с собой нож заточенный,
зашагаю один, весело.
пока мир слаб – война не кончится.
брат на брата пойдёт с ножиком.
мать несчастная взвоет, скорчится:
««защити их обоих, Боженька.
сбереги, Отец, человеческих,
неразумных своих деточек»».
…а Бог выйдет курить на крылечко,
огонёк в руках станет светочем.
и поднимут люди свои головы,
скажут: «„гляньте, звезда рассветная“».
а Господь усмехнётся в бороду:
«„ищешь Бога? да только нет меня“».
никогда не бери попутчиков.
не разговаривай с незнакомцами.
тут ты прав. только дело случая.
да и сказка моя не кончена.
до чего хорошо ты слушаешь —
всё молчишь, и глядишь внимательно.
а на свет фар слетаются души.
вот, смотри, одна в белом платьице.
этой было всего четырнадцать,
когда небо над домом дрогнуло.
и посыпались, шурша крыльями,
на дорогу стервятники—бомбы.
я ведь был там. свинцом обвешанный,
кровью ржавой смачивал горлышко.
я стрелял не жалея, не мешкая,
в человечьих детей—оборвышей.
но в глазах её.
но глаза её…
/мне ни водкой, ни сном не вытравить/
в них не бился страх. только тихий лёд,
безмятежный лёд.
«„дай дурман—травы“» —
Бога я просил. приносил вино,
агнца приносил, приносил руно.
««я же худший сын из твоих сынов,
успокой меня, дай мне сон без снов»».
только Бог папиросу выбросил,
повернулся лицом обветренным.
усмехнулся, да вопросил:
««ищешь Бога?
да только нет меня»».
…и с тех пор я слегка помешанный.
не пугайся, с тобой я – вежливо.
стало много на свете нежити.
Бог устал. кто накажет грешников?
дождь рассыпался мелкой моросью,
по машине бьёт, что на обочине.
тридцать шесть километров до города.
мы остались здесь в одиночестве.
посмотри – взгляд мой злой, измученный
и в зрачках пляшет лунное солнце.
никогда не бери попутчиков.
да и сам не садись к незнакомцам.
Джио Россо (Виктор Тищенко)
Судья явно был не в восторге сидеть несколько часов в душном маленьком зале заседания, да ещё и в чёрной мантии. Я тоже была не в восторге, но не по причине жары или дискомфорта, хотя, последний преследовал меня с той минуты, как я вошла в помещение.
С огромным трудом выступив с обвинительной речью, я всё остальное время смотрела то на подсудимого, то на человека, сидящего в первом ряду за адвокатом. Раньше я никогда не видела вживую близнецов, и даже не подозревала насколько они похожи.
Как две капли воды. Действительно. Абсолютно одинаковы. Даже в манере держать себя – твёрдая осанка, сосредоточенное лицо. Как будто кто—то решил пошутить, а быть может и совершенно случайно, нажал на copy – paste. Говорят, что у них разные отпечатки пальцев и узоры радужек, а также форма ушной раковины, но подойти и посмотреть я, естественно, не могу, поэтому мне остаётся только догадываться.
Их сходство не уменьшало моей боли. Моего отчаяния.
Пока адвокат говорил речь защиты, я переводила взгляд с одного лица на второе – полностью идентичное первому. У обоих – короткий ёжик тёмных волос, те же чистые серо—голубые глаза, та же гладковыбритая кожа на щеках. Длинные пальцы на длинных руках – они ко мне прикасались. Я должна чувствовать себя грязной, но я, почему—то не чувствую.
Судья объявляет перерыв перед оглашением приговора; я даже не заметила, как говорю свою финальную речь. Подсудимого выводят в коридор, а по нему ведут в комнату отдыха двое охранников, и я не думая иду за конвоем.
– Мне нужно две минуты с ним, – тихо говорю тому, который остался снаружи, – Попробую разговорить в последний раз, – вялая улыбка трогает мои губы.
Дверь раскрывается, меня пропускают внутрь.
– Наедине, – я бросаю многозначительный взгляд на подсудимого, – Две минуты.
– Хорошо.
Нас оставляют одних в тесной комнатушке, и я прикладываю палец к губам.
– Прослушка, – шепчу еле слышно и ловлю кривую усмешку.
– Госпожа прокурор, – подсудимый сдержано кивает.
– Вы осознаёте то, что вы делаете, Ильмар? – мой голос дрожит, я не в силах шагнуть дальше – так и стою в дверях.
– Да. Полностью.
– Вы понимаете, какой срок вам дадут? – я душу в себе подступающие слёзы и обхватываю живот руками, в надежде удержать свой завтрак в желудке.
– Восемь лет, – тот в ответ пожимает плечами, – Я знаю, какое меня ждёт наказание.
– И вы осознаёте, что вы восемь лет можете не увидеть своих… Любимых людей?
– Осознаю, – он виновато опускает глаза, а потом смотрит на меня, отзеркалив мою боль, – Мне очень жаль, Соня, – говорит неслышно, просто шевелит губами, но я его понимаю.
Я изо всех сил держусь, чтобы не разреветься в голос.
Это неправильно.
Это несправедливо.
Это нечестно.
– Но вы можете прийти ко мне на свидание, – добавляет он с фальшиво—шутливой интонацией, но я распознаю за ней кое—что иное.
Надежду.
– Это было бы неуместно, Ильмар. Мы очень долго не увидимся, – тихо добавляю я, – Может быть, никогда.
Пытаюсь скрыть печаль в моём голосе, но вряд ли мне это удаётся. Видеть его здесь и сейчас… Это больно.
Знать, что я не увижу его долгих восемь лет ещё больнее.
Он кивнул, быстро сморгнув. Я заметила влагу на его глазах, но от этого мимолётного движения век она исчезла и передо мной снова было то же сосредоточенное лицо, что и несколько минут назад в зале суда.
Стучу в дверь, она открывается, и я медленно иду по коридору. Так же медленно я возвращаюсь на своё место, когда перерыв закончился. Практически не слышу приговор, смотря только вперёд, теперь уже на осуждённого.
Терплю изо всех сил, до крови кусая щёку изнутри.
Я не заплачу. Не—зап—ла—чу.
Его уводят те же два охранника, а я пытаюсь отвести взгляд. Последний раз вижу его лицо – жадно впитываю глазами каждую чёрточку, ставшую такой знакомой. Потом профиль и затылок с короткими волосками. Мысленно прошу его обернуться в последний раз, и чувствую, что моей выдержке приходит конец – глаза начали наливаться слезами. Ничего не слышу, не замечаю вокруг – только его светлые глаза, когда он оборачивается.
В последний раз.
Он уходит, а я остаюсь в зале заседания. Сжимаю кулаки так сильно, что чувствую боль в ладонях – ногти впились в кожу. Ухожу только тогда, когда замечаю, что почти все разошлись и на меня косятся. Иду на слабых ногах по коридору; стены давят, давят, невыносимо давят на меня. Наваливаются тяжёлым грузом, так сильно, что дышать становиться больно.
Изо всех сил, которых в общем—то и не осталось толком, выбегаю из здания и бегу по парковке к своей машине. Ладони рухнули на капот, по которому барабанили капли дождя – я даже не заметила. Чувствую холод – одежда начала промокать, но залезть в сумочку за ключами не могу. Такое чувство, что я, как бумажный цветок, расплываюсь под водой, становлюсь бесформенной и уже больше ничто не сможет собрать меня воедино. Да, дождь кончится; промокшая бумага высохнет, но прежним цветком она уже никогда не станет.
