Началась вся эта история жарким майским днем, когда лето еще не наступило, а весна уже окончательно на все происходящее махнула рукой и отправила чемоданы прохлады до востребования в следующем году.
Маленький комочек сразу стал доставлять неприятности всем многочисленным родственникам, потому как упорно молчал (а ведь всем известно, что детям полагается плакать!), на что прадед вывел авторитетное заключение: «А девочка-то у нас немая!»
Видимо, не стерпев такого непонимания, я решила доказать обратное. В нашем доме и в нескольких близлежащих домах закончилась тихая жизнь, но, к радости соседей, это продолжалось недолго: мы уехали в Польшу – страну, которая стала моей родиной и домом. Настоящим и, кто знает, может быть, единственным.
Конечно, тогда ни о каком билингвизме не было и речи. Скажите, многие ли в конце 80-х думали о таком явлении, да ладно, многие ли о нем вообще знали? Моя семья не была никаким исключением из правил. Ну, кроме меня, пожалуй.
С самого детства я не просто обращала внимание на слова, анализировала их, но еще и запоминала весь этот детский, но тем не менее сравнительный анализ. Помню, мне было лет шесть, я каким-то чудом оказалась в России зимой (зима в Польше это скорее общепринятое название, чем суровая реальность, с тех пор «мороз и солнце – день чудесный» для меня только поэтическая строка, но никак не реальность моих ощущений) и мы с дядей играли в снежки. Я помню, как мучительно пыталась вспомнить это замысловатое слово «снежки», в голове крутилось только «что-то, связанное со снегом», и получилось в итоге «мы с дядей в снегири играли».
Скажете, что тут такого? К. Чуковский целую книгу написал по этому поводу, «От двух до пяти» называется. Но обратите внимание на возраст, указанный в заголовке. Подобное словотворчество характерно для 2—5-летних монолингвов. Билингвы немного «опаздывают» в таком развитии. Но была ли я сама билингвом? Да, но пассивным. Что такое «пассивный детский билингвизм», как и из чего он рождается – тема для отдельной книги. Может быть, когда-нибудь я напишу и ее.
А пока я жила вполне себе счастливо… пока не случилось страшное: меня отправили жить в Россию. Без родителей. Да еще и сразу в русскую школу. Самое интересное, что я не была отстающей, скорее среди лидеров, выигрывая за счет того, что давалось мне легче всего: устного слова, или, в просторечье, «хорошо подвешенного языка». Совершенно не удивительно, что закончила я гуманитарный класс. Причем с медалью. А вот дальше начались странности.
С третьего класса я мечтала быть историком-археологом. Я проводила экскурсии для друзей и родственников по всем музеям Петербурга, впрочем, и по самому городу тоже. Не буду говорить, что мои знания были как у профессора (хотя эта мысль, безусловно, мне льстит и где-то даже притаилась в потайном углу моего «Я»), но они были достаточны для того, чтобы на первом курсе МГЛУ (Московского государственного лингвистического университета) сдать экзамен по истории… тридцать раз. За себя и каждого студента моей и параллельной группы.
А на истфак МГУ я даже не подала документы. До сих пор не знаю почему.
И вот в ИнЯзе, куда я поступила без подготовки и с первого раза (это просто чудо, не стоит подозревать меня в гениальности), я осознала, что мой подвешенный язык меня не спасает, и на первом курсе я пересдавала английский… семь раз! На последней попытке в комиссии сидел проректор по учебной работе!
Так что, как видите, я далеко не тот человек, кто хватал звезды языков и запихивал их в свое лукошко. До третьего курса я периодически то собиралась забрать документы и перевестись на исторический факультет МГУ, то внутренне кричала: «Ну уж нет, я это сделаю!»
И тут удача улыбнулась мне, а вместе со мной и всей моей группе – в качестве ведущего преподавателя по английскому языку нам дали Бурову Варвару Львовну. Честно говоря, я не помню, как она говорила по-английски и говорила ли вообще. Но именно она создала для нас такие условия, что не выучить язык мы просто не могли. Что это было? Конечно, сейчас я могу разложить ее принципы работы на составляющие, но они будут интересны только специалистам. Потому как за ее простыми манипуляциями скрывалась, на самом деле, педагогическая магия. Пусть же соотношение лягушачьих лапок и крысиных хвостиков на два с половиной литра воды останется тайной.
Когда после выпуска я встретила Варвару Львовну в коридоре ИнЯза и сказала, что работаю здесь, она ответила: «Вы, конечно, меня простите, но это даже смешно». И она была права… из всего выпуска в МГЛУ осталась только я. Когда через семь лет, уже подписав заявление об увольнении, я случайно опять встретила ее в том же самом коридоре и сказала, что ухожу, она ответила: «Вы – молодец! Все правильно. Не жалейте!»
И я ни разу не пожалела ни о том, что так и не дошла до истфака МГУ, ни о том, что потом пришла преподавать в alma mater, ни о том, что в итоге, получив самое ценное – опыт и знания, ушла в свободное плавание.
Все же, в жизни много символичного. Моя первая группа, в которую я вошла в качестве преподавателя, была англо-польская группа «гарпий», как ее любовно именовали все (!) преподаватели. Причем я стала у них третьим преподавателем английской грамматики за семестр. Двух до меня они благополучно «выжили». Я заслужила сдержанное: «Вот вы знаете грамматику английского». Я не стала им говорить, что до меня они выгнали моего преподавателя по английской грамматике…
И моей последней группой в МГЛУ семь лет спустя, когда я очень четко осознала, что выросла и готова идти своей дорогой, стала англо-польская.
Что объединяло и объединяет всех моих студентов? У меня всегда самые лучшие! Даже если народная молва считает (а именно так всегда и было) их отстающими и безнадежными. Мои «безнадежные» живут в разных странах мира, работают SEO в собственных компаниях, многие пошли в госструктуры самого высокого ранга. Но где бы они ни были и кем бы ни работали, они знают точно: они – самые лучшие, им все подвластно и нет ничего невозможного. А язык, а что язык. Он просто есть, как есть умение пользоваться вилкой и ножом, как нет границ, кроме тех, что мы придумываем себе сами.
