Бретань, май 1963 года
Элиз
Я смотрю из эркера на море – волны бьются о серые скалы, белыми брызгами отскакивая от изрезанных выступов. Повинуясь порыву, я распахиваю окно навстречу крикам чаек и неутомимому шуму прилива. Пара голубей балансирует на телеграфном проводе. Они поворачивают головы в мою сторону, с любопытством разглядывая меня.
– Элиз. – Мсье Бофор входит в комнату, его голос пронзает меня насквозь. – Ты закончила? Могу подбросить тебя до станции.
– Спасибо. – Я закрываю окно, вытираю пыль с подоконника и поворачиваюсь к мсье Бофору, нацепив вежливую улыбку. Снимая с себя рабочую униформу, я следую за ним вниз по лестнице, вешаю тунику на заднюю сторону кухонной двери, и мы выходим на подъездную дорожку.
Он открывает передо мной дверцу машины.
– Merci, Monsieur[1]. – Он – джентльмен, и я это ценю. Это заставляет меня чувствовать себя не столько его экономкой, сколько личностью.
– Какие у тебя планы на выходные? – спрашивает он, пока мы едем по обсаженным деревьями дорогам к станции в Сен-Бриё[2].
– Ничего особенного, пообедаем дома с дочерью, а потом, наверное, прогуляемся по пляжу.
– Как Жозефина?
Я тронута тем, что он помнит ее имя.
– Прекрасно, спасибо. Через месяц получает степень бакалавра. Хочет поступить в университет. – Я слышу гордость в своем голосе и вовремя останавливаю себя, чтобы не пуститься в рассказы о том, какая она умная девочка. – В прошлом месяце ей исполнилось восемнадцать.
– Уже? Она была совсем малышкой, когда ты начала работать у нас.
– Да. – Я откидываюсь на спинку сиденья, гадая, закончилась ли эта глава моей жизни. Я выполнила то, что намеревалась сделать. Жозефина благополучно достигла совершеннолетия, и скоро я расскажу ей правду. Ложь, которую я построила вокруг ее детства, разрасталась как невидимые тюремные решетки, сдерживая меня, заманивая в ловушку. Теперь только правда освободит меня. Но одна лишь мысль об этом приводит меня в ужас.
Остаток пути мы проводим в тишине, и я испытываю облегчение, когда впереди показывается железнодорожная станция. Поезд уже подан, и я благодарю мсье Бофора, прежде чем поспешить на платформу, где сажусь в пустой вагон и устраиваюсь на потертом бархатном сиденье. Я думаю о том, чтобы прогуляться с Жозефиной после обеда; с другой стороны, мне не хочется отвлекать ее от занятий. Как только она сдаст экзамены, у нас появится больше свободного времени и мы сможем поговорить. Поговорить по-настоящему. Я вижу, как она готовится расправить крылья и улететь, но не могу отпустить ее, пока не расскажу все, что ей нужно знать.
Когда поезд прибывает в Ланьон, я выхожу из вагона и направляюсь к автостоянке у дороги. Старенький зеленый внедорожник «Рено» стоит на том же месте, что и каждую субботу, когда Суазик забирает меня со станции. – Bonjour[3], Суазик. – Я открываю пассажирскую дверь, забираюсь внутрь и приветствую ее легкими поцелуями в обе щеки. – Как ты?
– Жозефина сегодня вернется попозже, – так отвечает она на мой вопрос.
Сердце замирает, но я беру себя в руки, прежде чем спросить:
– Она ушла обедать к приятелю?
– Да, к Эрве. – Суазик поворачивает ключ в замке зажигания, и мы трогаемся с места.
Я искоса поглядываю на нее.
– Кажется, она проводит с ним много времени.
– Это здорово, что у нее появился парень. Не переживай, я провела с ней беседу о мальчиках и… – Она замолкает, и намек повисает в воздухе.
– Я тоже поговорю с ней. – Я пытаюсь закрепить свой материнский авторитет, чем и занимаюсь с тех пор, как родилась Жозефина.
Сосредоточенная на дороге, Саузик поднимает бровь. Я отворачиваюсь и смотрю в окно. Парусники в Бе-де-Сент-Анн брошены на берегу и лежат на боку, ожидая следующего прилива. Море смывает на своем пути все, что не закреплено якорем или не утоплено в песке. Иногда я жалею, что не могу вот так запросто смести прошлое, позволить волнам унести его далеко в океан, где оно останется навсегда. Но прошлое – это часть того, кто мы есть, и мне пора взглянуть ему в лицо. И Жозефине пора его узнать.
– Я приготовила обед. – Суазик бросает на меня взгляд. – Луковый суп, а к нему – свежий багет.
– Merci[4]. – Я пришла к пониманию, что так Суазик показывает свою заботу. И в этом нет никакого притворства. Несмотря на ее едкие реплики и некоторую холодность, я знаю, что она искренне заботится о Жозефине и даже обо мне. Пусть мы не одной крови, но Суазик стала частью нашей маленькой семьи. Я просто не уверена, какую роль она взяла на себя – матери, бабушки или отца. Порой кажется, что все три сразу.
Мы поворачиваем за угол и подъезжаем к старому каменному коттеджу, который стал моим домом с тех пор, как я покинула Париж. Запахи чеснока и лука встречают меня, когда мы заходим внутрь, и теперь голод дает о себе знать. Суазик разливает суп по тарелкам; расплавленный сыр растекается между гренками и кольцами мясистого лука. Прежде чем взять ложку, она осеняет себя крестным знамением:
– Спасибо, Боже, за эту пищу.
– Аминь, – бормочу я.
Мы едим в дружеской тишине, рожденной многолетним знакомством. Суазик – не любительница светской беседы, и я привыкла к ее манерам. Таких, как она, называют неразговорчивыми, но у нее на то свои причины. Мы как раз доедаем суп, когда на кухню врывается Жозефина; в ее ярко-голубых глазах светится возбуждение.
– Мама, угадай! – Она даже не здоровается.
Я взволнована, видя дочь такой счастливой, и встаю, чтобы чмокнуть ее в щеку.
– Bonjour
