Варя[1] сидела в маленькой пражской каварне под названием «Сладкий рай». Конечно, по-русски нужно сказать не каварна, а кофейня, но чешский язык стал для нее давно таким же родным, как русский, поэтому она не хотела заменять некоторые удачные слова и мысленно произносила их так, как звучат они здесь, в любимой ее стране. Судьба привела ее в Прагу, когда она училась на пятом курсе филфака МГУ. До этого она была уверена, что всю жизнь будет переводить с английского и немецкого, но когда предложили стажировку в Карловом университете, отказываться не стала, хотя и удивилась такому повороту судьбы.
Судьба ничего не предлагает зря. Но это понимание приходит с жизненным опытом. Тогда же опыт у Вари сложился еще небольшой, но удивительно горький. Она в тот момент только что пережила полный крах своих личных планов, лишилась всех надежд на счастливое будущее и даже желания жить. Теперь, спустя полтора десятка лет, Варя могла уже без боли вспоминать тот сокрушительный удар, который тогда казался непоправимым. Сейчас она даже была способна в несколько фраз вместить суть трагического события: в один прекрасный день (незадолго до свадьбы) она стояла на площадке у двери своей квартиры, нетерпеливо ожидая поднимающегося к ней по лестнице жениха. И в эту минуту соседка снизу остановила Вариного суженого и, не стесняясь, не таясь, наговорила ему всяких лживых и грязных гадостей про Варю, его будущую жену. А он, вместо того чтобы плюнуть на подлую старую дуру и подняться к ждущей его невесте, заключить ее в свои объятия и вместе посмеяться над злобной старухой, круто развернулся – и исчез навсегда. Варя после этого погрузилась в жесточайшую депрессию, не понимая, как жить дальше, если вокруг одни предатели.
Вот именно после этого кошмарного испытания Варе и предложили в МГУ поездку в Пражский университет. Отпала давно намеченная кандидатура, тоже по вполне личным причинам: девушка отказалась ехать в чужую страну, потому что вышла замуж и забеременела. А кто-то из университетских друзей, бывших в курсе Вариной ситуации, посоветовал отправить на стажировку ее.
Варе, конечно, тогда «все были жребии равны». Она легко согласилась, легко оформила все бумаги и равнодушно, не ожидая ничего хорошего, отправилась учиться – непонятно чему и зачем, раз никакое будущее ей так и так не светило.
И случилось чудо.
С первых же дней в Праге она поняла, что попала к себе, в заветное место своих детских фантазий и снов. Что-то родное, полузабытое, но прочно обосновавшееся в душе еще до рождения, таилось в каждом повороте узких улочек, в каждом домике, барельефе. Она очень быстро превратилась в настоящего пражского пешехода, без устали бродящего между прошлым и настоящим. Ей нравилось просыпаться рано-рано, бежать к Влтаве, здороваться с сонной рекой, вдыхать русалочий запах ее вод, потом подниматься на Страховское надворье и с замиранием сердца любоваться непостижимой красотой города, таящего в своих недрах неразгаданные тайны и чернокнижные чудеса.
Чешский язык ей дался удивительно легко. Она словно вспомнила то, что почему-то забылось, но бережно хранилось памятью. И вдруг – пелена забвения слетела, и Варя ощутила связь со всеми прошлыми веками, оказавшись у самых истоков. Так пришла к ней новая жизнь. Так поняла она, что любовь может таиться повсюду, что смысл жизни заключается не только в любви человека к человеку, но и в другого рода любви: к течению жизни как таковой, со всеми ее магическими и необъяснимыми изменениями.
С чешским языком сдружили ее с первых дней забавные несовпадения. Попав впервые в пражский супермаркет, Варя увидела лотки с хлебом, над которыми разобрала надпись: «Черстви хлеб».
«Какие же честные люди, эти чехи, – с восхищением подумала она. – Остался у них черствый хлеб, так и предупреждают об этом. А где же свежий хлеб у них?»
Металась-металась она вдоль лотков, но никаких надписей о свежем хлебе так и не увидела. Спросить кого-то она почему-то не решилась. Взяла два рогалика (из черствых). Они оказались мягкими, теплыми еще. Дома посмотрела в словарь и расхохоталась: «черстви» – по-чешски свежий! Вот так шутки! Черстви вздух – свежий воздух! Обсмеешься! А чего стоит «рыхли влак»? По-русски «скорый поезд». Вот как это – рыхлый может быть скорым? И почему «влак», то есть нечто волочащееся, может обозначать то, что стремительно мчится? Почему получается так, что у понятных любому славянину слов оказываются в разных языках противоположные значения? Чья тут воля? Чья шутка? Чья улыбка?
Этот детский пытливый интерес подгонял ее тягу к усвоению всех тонкостей милого ее сердцу языка.
Варя с ощущением мистического счастья и трепета принялась изучать древние славянские рукописи. Так возник главный интерес ее профессиональной жизни. А потом ради заработка образовались побочные виды деятельности: переводы документов, сопровождение всевозможных сделок и прочее, и прочее, и прочее.
Через несколько лет, когда в наследство от бабушки досталась Варе большая запущенная квартира в Москве, она без раздумья продала ее, купив в родном городе квартирку поменьше и просторную, поражающую воображение мансарду в доме постройки конца XIX века в Праге, что обошлось ей тогда в смешную сумму по сравнению с московскими ценами на жилье. Хватило денег и на тотальный ремонт, на полное обустройство кухни, туалетов и спален – своей и гостевой. В пражском ее обиталище имелось даже два маленьких балкончика, с одного она любовалась рассветами, а с другого – закатами. У нее появилось много друзей, без которых она скучала, как прежде скучала только по одной своей Марусе, верной подруге с самого раннего детства.
Пражское обиталище за эти годы стало свидетелем всех Вариных радостей и печалей. Именно здесь появлялся в последние годы время от времени Варин любимый, про которого она твердо решила, что он-то и есть «тот самый», «настоящий», которого она будет ждать до скончания собственного века, от которого обязательно родит ребенка, когда любимый окажется к этому готов. Но годы шли. Любовь переродилась, вместо нее появились привычка, досада, обида и страх. Привычка держала ее рядом с тем, кто и не думал считаться с ее чувствами и желаниями. А уж такие спутницы, как досада и обида, превращают любое светлое чувство в пыль. Дунешь – и нет его. И уже кажется: а было ли? И на уютном закатном балкончике с причудливой чугунной оградой пришло к Варе в самом начале этого лета понимание, что годы ожидания оказались годами пустыми и ни к чему не привели. Тут она и приняла решение расстаться, как бы больно это на первых порах ни было.
