Почему-то в деревне не принято была называть старух по именам. За каждой из них было закреплено прозвище. С годами эти прозвища вросли в них, как второе имя и, к сожалению, я практически, не знаю, какие имена были даны им при рождении.
Сосуниха жила в самом начале Колотовки, на высоком холме. Она была на несколько десятилетий моложе своих деревенских подруг. Это было единственное её преимущество. В остальном судьба Сосунихи, минуя незначительные детали, как две капли воды была похожа на судьбы остальных старух. Работала в колхозе, с раннего утра до позднего вечера ухаживала за коровами, вышла на пенсию и ежемесячно получала от государства 10 рублей 12 копеек.
Замуж Сосуниха вышла поздно, но зато по большой любви. А тут Великая Отечественная война. Успела она порадоваться семейной жизнью чуть больше года. На второй год войны ушел её «родненький» в народное ополчение.
В 44 году за боевые заслуги он был награжден отпуском на родину. Через 9 месяцев после его отъезда родилась дочь. Больше мужа Сосуниха не видела, но глядя на рождённую дочь, улыбалась сквозь слёзы, так как та была очень похожа на отца.
Сосуниха никогда не была на могиле погибшего супруга, потому что в похоронке не значилось место его захоронения, а написано было, что в боях за город Н… ск он пропал без вести.
Дочь росла темноволосой красавицей. Сосуниха собирала в старинном, принадлежащем еще её прабабке сундуке, скромное приданое. Но пожила её единственная радость недолго, сказалось послевоенное детство. С тяжелой формой туберкулеза слегла в районную больницу, там тихо и ушла.
Глаза когда-то у Сосунихи были карими, огромными, добрыми. Потом выцвели, то ли от нещадно палящего солнца на колхозных полях, то ли от постоянно текущих из её глаз слёз. Плакала она даже когда смеялась.
Чтобы занять себя и обмануть пустые будни жизни, Сосуниха держала корову, теленка, свинью, нескольких коз и кур. По тем временам —
большое богатство. Целый день она копалась в огороде, ухаживала за скотиной и, прикладывая руку ко лбу «козырьком» нет-нет, а оборачивалась на «большак», не видать ли кого?
В деревне было еще три коровы, и старухи, по очереди, выходили в поле пасти их. Через трое суток, на четвёртые. Так вот она умудрялась поворачиваться и смотреть назад, «козырьком», даже когда гнала корову и своих козочек вниз, к центру деревни, к калитке дежурной старухи.
В эти несколько секунд её лицо менялась до неузнаваемости. Морщины разглаживались, глаза оживали, наполнялись смыслом, но убедившись в очередной раз, что никто по « большаку» к ней не торопится, опускала руку, глаза её мгновенно затухали и прятались в морщины.
До последнего своего вздоха Сосуниха ждала своего мужа с войны. И всегда на печке держала горячим суп в чугунке. Вдруг придет, а её дома не будет, так хоть поест с дороги.
Умирала она дома, ехать в больницу отказалась, очень надеялась, что хоть перед смертью, увидит своего благоверного. А потом вдруг испугалась, стала плакать, что на том свете он её, такую старую не узнает. Вот беда -то какая. И успокоилась только тогда, когда её уверили в том, что на том свете все молодые и красивые, как будто и не было старости.
Перед тем, как закрыть глаза, удивила она старух, сидевших у её кровати, еще больше, чем при жизни. Сосуниха вдруг спохватилась: «А вдруг я раньше помираю? Вдруг он жив ещё, может ко мне только собирается. Нехорошо».
И эта последняя мысль очень огорчила Сосуниху.
Здесь сидевшие у её кровати старухи оказались бессильны. Не могли же они сказать Сосунихе, что муж её погиб, иначе вернулся бы он в родные края сразу после Великой Победы. Потому что и дня бы не прожил без своей любимой жены.
Нельзя было даже за несколько минут до смерти, лишать Сосуниху надежды.
Манечка была такая маленькая, худенькая, как девочка – подросток. Носила она всегда белые платья в мелкий-мелкий синий цветочек и голову её покрывал белый платок. Волосы Манечка не заплетала. Просто покрывала голову платком и волосы, длинной пшеничной гривой закрывали всю спину. Манечка, словно чувствуя, что волосы не на месте, всё время теребила платок, и он опускался вниз белым круговым воротником. Глаза у неё были темно-голубые, почти синие. Необыкновенные были глаза. Неземные. Словно с какой-то неизвестной планеты попала Манечка на Землю и внешне стала похожа на людей, но глаза её выдавали. Не была Манечка жительницей Земли.
До войны у Мани случилась любовь. Дома деда Архипа и Мани стояли рядом, через поле с высокими грядками картошки. Через это поле от Мани жил Архипов сын Владимир. Жили там семь сыновей, но на Манину радость или беду, глянулся Мане именно он. Бегала Маня к Володечке по теплым глубоким бороздам зацветающей картошки и верила в большую и красивую любовь.
Началась война и Владимира, как и его повзрослевших за несколько часов братьев призвали на фронт. Маня к тому времени уже родила дочку, но по-человечески с Владимиром не расписалась, не пришлось. Всю войну она ждала возвращения своего Володечки. Не была в эвакуации, осталась «под немцем». Потому что боялась, вдруг Володечка вернется, а её не будет, не найдет Володечка Манечки. Первые три месяца Володечка писал родителям и Манечке, а потом перестал. И наступило время ожидания. Как у Мани, так и у всей страны. Кто кого. И выживем – не выживем?
Но вот война закончилась. И Манечка стала ждать уже не днями, а часами. Дочке шел седьмой год, когда Манечке на ферме сказали, что вернулся домой к родителям её Володечка. Живой! Бежала Манечка босиком по колхозным полям, по большаку, срезала углы огородами. Прибежала Манечка в дом к Архипу и с разбегу хотела броситься на грудь своему возмужавшему Володечке, но остановилась и окаменела. Стоял Володечка у кровати своего парализованного отца и держал за руку незнакомую женщину статную, пышнотелую…
