Нет, а реально – что скрывается за словом Родина? Если смотрели «Щит и меч», то, конечно, слышали Марка Бернеса и, по всей видимости, знаете, с чего Она начинается. Ну а чем тогда продолжается? Вообще, что это: территория, очерченная государственной границей? Люди, на ней проживающие? Так, во всяком случае, в моем детстве пытались представить Родину наши учителя.
Если так оно и есть – о территории и людях, то должны быть какие-то глубокие переживания от того, что на ней происходит – это же РОДИНА. Плохо Родине – плохо и мне. Хорошо – хорошо и мне. Правильно? Или что-то недопонимаю? Давайте на чистоту. Только откровенно, ладно? Скажите честно: насколько сильно вас касаются трагедии, войны, голод, холод, катаклизмы, если не имеют отношения к вам и вашим близким? Стихийное бедствие: разрушенный город, выжившие, погибшие, покалеченные, спасатели. Страшный теракт: огромное количество изуродованных тел, кровь, стоны раненых, крики потерявших свои семьи… Конечно, это трогает до слез, особенно когда видишь репортажи, слышишь. Только это все «где-то там». Да, в пределах государственной границы, но ТАМ… Казалось бы, цепляет… однако, температура под сорок у собственного ребенка, которую никак не получается сбить третьи сутки, почему-то тревожит гораздо сильнее. Да? Или нет? Пожалуйста, обойдемся без пафоса. Не нужны эти позы: «Да как ты можешь…». Могу. Говорю открыто то, о чем думают все: голод африканских детей всех вместе взятых, помноженный на голод моего родного Поволжья в начале прошлого века, – беда, но, когда на руках синеет твой сын (или дочь), почему-то думается только о помощи именно ему, а не об отправке гуманитарной посылки негритянским малышам, простите. Согласны? Если нет, то и читать дальше не стоит.
Так вот, если все это – Родина (за исключением Африки), тогда почему не такие острые переживания? Собрали рекордный урожай в Воронеже, настроили домов для погорельцев, наша армия опять где-то кого-то победила – здорово, казалось бы…, а тут прям хорошо так получилось сэкономить на распродаже – вот это уже радость. Очередной режим К. Т. О. на Кавказе. Перестрелка, жертвы. Печально, конечно, но дочь пришла в слезах из школы… Страшная авария в Подмосковье, но не выплатили премию, которую уже «потратил» на подарки, например, к 8 Марта… Стерло с лица земли город на Сахалине, а тут стиральная машина потекла и затопило соседей снизу на три этажа. Понимаю, что там – беда. Здесь – ерунда, но в каком случае переживается острее? Только честно. Перед самим собой. Это что? Уровни Родины? Но Она одна, вроде как.
Итак, что же оно такое – Родина? Сахалин? Кавказ? Москва и москвичи? Петербург и питерцы? Умом-то понимаю, что как бы «да», но почему тогда внутри не отзывается? Ну не испытываю трепета перед Царь-пушкой или даже Эрмитажем (в принципе, и Кавказский хребет как-то стороной), а вот места, о которых пел Игорь Тальков, те «да», и сильно:
У каждого из нас на свете есть места,
Куда приходим мы на миг отъединиться,
Где память, как строка почтового листа,
Нам сердце исцелит, когда оно томится.
1Так что же значит это слово – «Родина»? Однажды получил ответ на понятном мне языке.
По молодости занимался спортом. Занимался серьезно. Тренировки были шесть раз в неделю, а перед ответственными соревнованиями – по двенадцать. С понедельника по субботу: утром кросс и работа в зале, потом школа, домашнее задание, короткий сон и вечером основная тренировка. Двадцать четыре раза в неделю проходил по одному и тому же маршруту: туда двенадцать и назад двенадцать. Через какое-то время стал ловить себя на мысли, что совершенно не думаю о дороге. Отвлеченные темы, картины, что рисует воображение, полностью переключали на себя внимание, а ноги по привычке приводили к знакомой двери. Только одно событие возвращало в реальность: из подъезда старой двухэтажки с громким брёхом выскакивала собачонка дворняжной породы. Ну, правда, не совсем дворняжной. Если у Шарика из булгаковского «Собачьего сердца» бабушка согрешила с водолазом, то здесь явно без болонки не обошлось. Такой кудрявенький, маленький, беленький, захлебывающийся, аж до визга в лае комочек с черными точками – глазами останавливался в паре метров и бегом назад в своё убежище, откуда с чувством выполненного долга наблюдал за дальнейшими передвижениями облаянного пешехода. И так каждый заход туда и каждый заход обратно. Что только ни делал: вооружался снежком или палкой, старался криком остановить пса еще на выходе, пытался не обращать внимания – без толку: выбегал, обрёхивал, возвращался. Вроде и привык уже как-то, но чуть задумаешься о звездах – пропустишь нужный момент, купаясь в сладких мечтах, и – бах! Доза адреналина перед тренировочкой.
Потом пришло время уезжать. Надолго. Пять или даже шесть лет дома бывал лишь наездами, а во время службы, так вообще, только из писем узнавал последние новости. Но вот, наконец, вернулся, как тогда думалось, навсегда. Много чего изменилось. Да и сам, конечно, стал другим… килограммов пятнадцать ненужных на себя повесил. Возникла острая необходимость войти в стандарт. Но как? Диету даже не рассматривал: голодаешь, голодаешь, потом как сорвешься… Решил, что лучше умеренные физические нагрузки – походить в свой спортзал. Почему-то тянуло именно туда. Не просто побегать кроссики, попрыгать, в бассейне поплавать, турнички, опять же, для мышечного тонуса. Нет, нужен старый зал. Почему? Трудно сказать. Может, «давненько не брал я в руки шашек»? Может, привлекала идея поработать с молодыми зубрятами, которые только и мечтают повысить свой статус через попрание авторитета старой гвардии? Или самому хотелось утвердиться за счет неопытности молодых: смогу ли быть с ними на равных? Не полностью ли ушли силы и навыки? Не скажу точно, но вся внутренность горела от нетерпения скорее получить ответ на гоголевский вопрос: есть ли еще порох в пороховницах. Короче, себя показать и других посмотреть. Узнал время занятий, собрался и пошел.
Морозило. Вечерние сумерки в бесснежие казались еще темнее. Сухой асфальт, покрытый светлой пылью, белел на фоне застывшей грязи и жухлой травы газонов, подернутой блестками инея. Пар от дыхания, пропуская через себя холодные лучи уличного фонаря, растворялся в прозрачном стылом воздухе. Плотно закрытые окна терпеливо копили секреты кухонь и спален своих обитателей, чтобы болтливым летом, словно изголодавшиеся дворовые сплетницы, расплескивать их по улицам, искушая души любопытных обывателей. Шагов было почти не слышно, но стоило оступиться в окружающей полутьме, и резкий шаркающий звук, многократно отраженный от стен, заставлял сфокусироваться остекленелые светящиеся глаза, в звенящем негодовании взглянуть на возмутителя спокойствия, гневно проводить его, чтобы после, успокоившись, опять затянуться пеленой забытья. Оставшиеся после дождей лужи были покрыты приличной ледяной корочкой, чем не преминула воспользоваться дворовая ребятня, раскатав для себя скользкие дорожки. Сейчас их создатели сидели в своих уютных кухнях в теплых тапочках на босу ногу и плюшевых пижамах, допивая сладкий чай с печеньем, а они, сиротливо поблескивая отполированной гладью, смиренно ожидали завтрашнего продолжения веселья. Лениво разлепляли глаза на темнеющем небе первые звездочки. Подмигивая своим едва заметным мерцанием, они недвусмысленно давали понять, что к ночи еще больше разморозится. Четвертинка луны робко выглядывала из-за крыши. В редких прохожих, что возвращались после затянувшегося трудового дня, легко угадывались знакомые силуэты. Кто-то приветливо останавливался поздороваться, кто-то, усердно не замечая, пробегал мимо, не считая необходимым из-за такой мелочи хоть на секунду отсрочить тот прекрасный миг, когда, оставляя за порогом всепоглощающую суету, с хлопком двери облегченно выдыхаешь: «наконец-то я дома».