Вечер. В хорошо обставленной келье за столом расположилась женщина в наряде монахини. От обычного одеяния оно отличалось только более дорогой тканью.
Открытое лицо поражало неправильными чертами. Слишком маленькие глазки, всегда полыхающие презрением к окружающим; слишком длинный нос с горбинкой — наверняка любит совать его во все щели; слишком тонкие губы, а когда она их еще и сжимает, рта практически не видно.
Весь ее вид выражал надменность и презрение, но никак не благодать и доброту, как должно быть у настоятельницы монастыря.
Перед ней лежали открытые книги, в них она производила расчеты. Лицо женщины все больше хмурилось.
От занятия отвлек стук в дверь. Игуменья недовольно воззрилась на вошедшую монахиню, губы женщины сжались в тонкую линию. Она сдвинула брови и пытливо посмотрела на вошедшую.
Видимо презрение от настоятельницы передалось и монахиням — заразная штука оказалась. Гостья выглядела бледным подобием игуменьи, с разницей в выцветших ресницах и маленьком курносом носе. А вот выражение глаз — надменно-презрительно-высокомерное у них оказалось одинаковым. Не дожидаясь ее реплики, поинтересовалась:
— Снова проблемы с Мэйрин? Что эта негодная девчонка опять разбила-сломала-порвала или сказала?
— Матушка игуменья, у нас проблемы, — залепетала вошедшая. Протянула письмо настоятельнице пансиона. Женщина взяла его так, словно ей протянули ядовитую змею. Раскрыла. Пока читала, выражение лица становилось все более мрачным.
— Высшие силы! — воскликнула настоятельница, дочитав до конца. — Завтра прибудут за этой несносной девчонкой. Но это значит… — женщина глянула на помощницу.
— …Что у нас могут быть проблемы. Ведь ссадины на руках и ногах Мэйрин от розг еще не сошли, — залепетала монахиня.
— Дура. Это можно излечить мазями. А вот то, что мы не получим за нее золота — проблема, — жестко выдала игуменья. Помощница широко открытыми глазами посмотрела на мать-настоятельницу. Столько цинизма она не ожидала от женщины.
— Но… Мэйрин… — начала было монахиня. Игуменья не дала ей и слова сказать.
— Так, быстро за мазями, обработаешь раны девчонки, за ночь они пройдут, — и уже тише про себя добавила: — Опять траты. Эти мази стоят бешеных денег. Кто нам их вернет?
Монахиня, бросив не читаемый взгляд на матушку-настоятельницу, покачала едва заметно головой и покинула келью. Ей предстояла трудная задача: отыскать на территории пансиона непоседливую принцессу. Главное, чтобы вредная девчонка никуда снова не влезла. От еще одного наказания даже чудодейственные мази не спасут.
***
Погода сегодня радовала. Я подбежала к забору, свистнула. В ту же секунду показалась голова моего давнего друга: рыжего веснушчатого Петриана. Он покрутил ею в разные стороны, проверяя, нет ли кого поблизости. Улыбнулся. Удобно устроился на стене.
— Привет, Мэйка, — вот, зараза рыжая, любит поиздеваться. Знает, как я ненавижу такого коверканья моего имени. Ладно, переживу как-нибудь. Он, как-никак, единственный лучик в этом царстве тьмы.
— И тебе не хворать. Принес? — поинтересовалась я. Тот важно кивнул. — Ну так давай, чего тянешь? А то вдруг эти монстры в юбках пожалуют.
— А плата? — хитро прищурился Петриан. — Ты обещала показать магического змея или дракона.
— Сначала сигарку, потом дракона. А то на всплеск магии прибегут монахини, — скривилась я.
— Хорошо, держи, — в мои подставленные ладони упала одна сигарка. Быстро прикурив от огонька собственной магии, с наслаждением затянулась. Тут только парнишка заметил то, на что раньше не обращал внимания. — Мэйка, что с твоими руками?
— А, ерунда, — отозвалась я. — Наказание розгами. Скоро пройдет.
— За что? — вся веселость слетела с рыжего обормота. Он напряженно следил за моими руками. — Тебя еще и наказывают? — дошло до него.
— Ой, я уже привыкла. Каждый день розги. Любят монашки это дело. Садистки они, — досадливо скривилась я, стараясь не думать об экзекуции, если и сейчас меня заметят курящей. — Как начали лупцевать с первого дня проснувшейся магии, так и развлекаются до сих пор, — я досадливо скривилась, вспомнив свой ужас, когда впервые почувствовала в себе силу.
***
— Мэйрин, так надо, пойми. Я скоро тебя заберу, — эти слова отца отдавали в ушах еще долгое время. Он даже в пансион меня сам не повез, чтобы не раскрывать мое инкогнито. Я ждала. Долго ждала.
Прошла неделя, месяц, год… А отца все не было. Только слова продолжали звучать в голове. А потом мою соседку по келье вдруг несправедливо наказали только за то, что она пропустила вечерние молитвы. Но она была больна. Вся горела. И даже не могла встать с кровати.
Поздно вечером к нам ворвались две монашки. Они стащили Иллири с топчана и сходу стали полосовать ее розгами. Да, Иллири была на четыре года старше меня. Она привыкла. Но для меня, еще ребенка, такое было в новинку. Дикую и неприятную новинку. Я закричала:
— Что вы делаете? Она горит вся. Вот скоро приедет за мной отец, я ему все расскажу!
— Рассказать ты сможешь только через девять лет, не раньше, — оскалилась одна из инквизиторш, продолжая опускать на спину моей подруги розги. А на меня напал шок, ярость, неверие. Но где-то в глубине души я понимала: им нет смысла врать.
На меня накатило… Что? Я и сама не могла понять, что именно. Внутри словно начал разгораться огонек, превращаясь в ураган, который требовал выхода. Я осознала: если не выпущу его, он меня разорвет. И я направила его на двух монахинь, истязающих Иллири.
Их откинуло от подруги, приложив об стену. Вырвавшийся ураган снес окно вместе с решетками и рамой, отломил кусок стены. Как она не упала никому на голову, до сих пор не понимаю.
На крики и грохот прибежала игуменья. Что тогда началось… но именно в тот день я впервые узнала, что такое наказание розгами. Обида на отца пополнила копилку еще одной зарубкой. А потом… магия всегда вырывалась спонтанно, особенно, когда я злилась или находилась в слишком веселом состоянии. Сколько разрухи выдержал пансион по моей милости — не счесть.
К моей огромной радости, запечатать магию так и не смогли. Почему? Не знаю. Но ни у кого это не получилось. И я продолжила разносить ненавистный пансион. И получать за это наказание.
***
— Мэй, ау! Ты куда пропала? — донесся до меня голос рыжего недоразумения.
— Задумалась, — улыбнулась я парню.
Никто не знал моего настоящего статуса. Девчонки, с которыми я иногда общалась, считали меня всего лишь одной из дочерей баронов или графов. Но о том, что я настоящая принцесса — никто не догадывался. Да и я не говорила. Зачем? Даже рыжему другу, с которым мы переговаривались вот уже два года, ничего не сказала.
