– Mira! El Cerro Pertido![1]
Это восклицает человек, сидящий в высоком седле на спине маленькой мускулистой лошади. Он не один, как можно заключить из его слов; вокруг него не менее двадцати всадников. А также несколько фургонов, больших громоздких экипажей, в каждый из которых впряжено по восемь мулов. Другие мулы, вьючные, образуют atajo, или караван, вытянувшийся длинной линией вместе со стадом скота в двумя или тремя погонщиками. Они, конечно, тоже верхом.
Дело происходит в середине обширной равнины, одной из равнин Соноры вблизи северной границы этого малонаселенного штата.[2] Эти люди, точнее большинство из них, – шахтеры, как можно судить по особенностям их костюмов, а также по шахтерским инструментам, которые видны под пологами фургонов. Есть и женщины с детьми обоих полов и всех возрастов; потому что это целая группа шахтеров перемещается от одной veta[3], выработанной и оставленной, к другой, все еще неразработанной.
Все в этой группе, за исключением двух человек, мексиканцы, хотя и разных рас. Здесь можно увидеть любые оттенки кожи – от румяно-белой у испанцев из Бискайи до медно-коричневой у аборигенов; среди них много индейцев опата, одного из племен, которые называют manos[4]. Различия в одежде – и в качестве, и в покрое – также говорят о разнице в положении и профессии. Есть чистокровные шахтеры – таких большинство; погонщики, ведущие фургоны, vacueros[5] со скотом и еще несколько человек, мужчин и женщин, чья одежда и поведение свидетельствуют о том, что они слуги.
Человек, который произнес эти слова, отличается от остальных одеждой: он gambusino, или профессиональный золотоискатель. И вполне успешный, потому что именно он открыл золотую жилу, о которой шла выше речь, в пустыне Сонора, у границы с Аризоной. Он сообщил о своем открытии и зарегистрировал его, и по мексиканским законам это делает его владельцем месторождения с исключительным правом работать на нем. Но сейчас он уже не владелец. Не обладая достаточными средствами, чтобы начать разработку, он передал права тем, кто может это сделать: «Виллануэва и Трессилиян», богатой шахтерской фирме, давно работавшей вблизи города Ариспе, и теперь все работники фирмы со всем оборудованием для добычи, размельчения и амальгамирования руды, вместе с мебелью и домашними богами, направляются на вновь открытое месторождение в надежде, что оно окажется «бонанцой»[6]. Это их караван остановился на равнине, потому что гамбусино действует как проводник.
Он находится впереди на некотором расстоянии от фургонов с двумя всадниками, к которым обращена его речь. Потому что они хозяева каравана – партнеры, владеющие шахтной компанией. Один из них, более пожилой, дон Эстеван Виллануэва, прирожденный мексиканец, но с испанскими чертами лица; предки его из Андалузии. Он старше по возрасту и является старшим партнером в фирме; младший – Роберт Трессилиан, англичанин, родившийся в Корнуэлле.
До этого момента на лицах обоих была тревога, как и на лицах всех их последователей, и не просто тревога, а тяжелые опасения. Причина этого очевидна: достаточно взглянуть на животных, верховых лошадей и ездовых и вьючных мулов. Все животные исхудали, у всех вытянуты шеи и опущены головы, глаза глубоко впали в глазницы, и языки, высунутые из пасти, выглядят сухими и горячими. Неудивительно! Целых три дня они ничего не пили, а чахлая трава равнины, на которую их пускали пастись, не давала влаги. Во всей Соноре время засухи, месяцами не выпадало ни капли дождя, и все речки, ручьи и источники на пути пересохли. Неудивительно, что животные выглядят измученными, а в сознании людей мрачные опасения того, что может их ожидать. Еще три дня, и большинство их животных, если не все, погибнут.
Люди тоже воспрянули духом, услышав слова гамбусино. Они прекрасно понимают, что означают эти слова: хорошая трава и изобилие воды. Всю дорогу он говорил им об этом, рисуя «Пропавшую гору», точнее место у ее основания как подлинный рай для лагеря. Здесь нет недостатка в воде, говорил он, хотя сухой сезон или длительная засуха продолжается; никакой опасности для животных, потому что там не только источник и ручей, но и озеро, окруженное поясом лугов с густой травой, сочной и зеленой, как изумруд.
– Вы уверены, что это Серро Пертидо?
Вопрос задает дон Эстеван; он пристально смотрит на одинокое возвышение, видное издалека на равнине.
– Si, сеньор, – подтверждает проводник, – точно, как меня зовут Педро Висенте. Я должен быть уверен, со слов матери: старушка никогда в жизни не переставала сердиться из-за того, сколько стоило мое крещение. Двадцать серебряных песо и еще пару церковных свечей, больших, из лучшего воска. И лишь за то, что передать мне имя отца: его звали Педро, и он, как и я, был гамбусино! Каррамба! Эти падре – настоящие вымогатели, хуже разбойников или бандитов.
– Vaya, hombre![7] – отвечает дон Эстеван. – Не будь так жесток к бедным священникам. А что касается денег, которые мать истратила на твое крещение, так все это было давно. Если раньше ты был беден, то теперь не должен расстраиваться из-за такого пустяка, как двадцать долларов и пара свечей из воска.
Старший партнер говорит правду, и всякий, кто видел Педро Висенте три месяца назад и увидел его теперь, подтвердил бы это. Тогда он был одет в потрепанную грязную одежду тусклых тонов, лошадь у него была самый тощий из мустангов, настоящий Россинант. Теперь у него чистокровная лошадь, нарядное кожаное седло, красивая попона с украшениями; сам он одет в яркую мексиканскую одежду, которую носят ранчеро, самую живописную в мире. Счастливая находка золотой жилы в кварце – madre de oro, как называют это мексиканские шахтеры, после передачи прав Виллавнуэва и Тресиллиану, дала ему достаточно желтого металла со штампом монетного двора, чтобы у него было все для удобства, прекрасная одежда и лучшее оборудование.
– Забудем о твоем крещении и свечах, – нетерпеливо говорит англичанин, – у нас есть о чем серьезно подумать. Ты уверен, сеньор Висенте, что то возвышение и есть Серро Пертидо?
– Я уже сказал, – лаконично и недовольно отвечает проводник; он как будто слегка раздражен сомнениями в своих словах, тем более со стороны человека, незнакомого со страной, – короче говоря, гринго.
– В таком случае, – продолжает Тресиллиан, – чем быстрей мы доберемся туда, тем лучше. Я думаю, до того места десять миль.
– Дважды по десять, кабаллеро, и еще немного.
– Что! Двадцать миль? Не могу поверить.
– Если бы твоя милость бродил по этим лланос столько, сколько я, ты бы поверил, – спокойно и уверенно отвечает проводник.
