Началось все на Сентрал-авеню, в одном из смешанных кварталов, заселенных пока что не только неграми. Я вышел из крохотной парикмахерской на три кресла – там, как полагали в одном бюро по трудоустройству, мог временно работать некий Димитриос Алейдис. Дело было не бог весть каким. Супруга изъявила готовность слегка раскошелиться, дабы вернуть мужа домой.
Я так его и не нашел, а миссис Алейдис так мне ничего и не заплатила.
Кончался март, день был теплым, я стоял возле парикмахерской, созерцая броскую вывеску на втором этаже игорно-питейного заведения, именуемого «Флориан». Вывеска привлекла внимание еще одного человека. Он таращился на грязные окна кафе с восторженностью иммигранта из Восточной Европы, наконец узревшего статую Свободы. Это был довольно крупный мужчина – правда, не выше шести футов пяти дюймов и не шире пивной цистерны. Стоял он футах в десяти от меня. Руки его свисали вдоль туловища, между огромных пальцев дымилась забытая сигара.
Стройные невозмутимые негры, проходя мимо, бросали в его сторону торопливые взгляды. На этого детину стоило посмотреть. Он был в ворсистой фетровой шляпе, сером спортивном пиджаке, застегнутом на белые пуговицы величиной с теннисный мяч, коричневой рубашке с желтым галстуком, отглаженных в стрелку брюках из серой фланели и туфлях крокодиловой кожи с белым рисунком. Из нагрудного кармана свисал платок, такой же ярко-желтый, как и галстук. Шляпу украшала парочка разноцветных перьев, хотя без них можно было бы и обойтись. Даже на Сентрал-авеню, где люди одеты не скромнее всех в мире, он выглядел так же неприметно, как тарантул на ломтике белого воздушного пирога.
На его бледном лице проступала щетина. Видимо, он быстро обрастал. Волосы вились, густые брови почти сходились над широким носом. Уши для человека такого роста были маленькими, почти изящными, глаза блестели, словно увлажнившиеся, что в общем-то характерно для серых глаз. Постояв, будто статуя, он наконец улыбнулся, неторопливо подошел к дверям, ведущим к лестнице на второй этаж, одним толчком распахнул их, бросил холодный, ничего не выражающий взгляд в одну сторону, в другую и вошел внутрь. Будь он поменьше ростом и поскромнее одет, я бы принял его за грабителя. Но не идти же на дело в подобном наряде, да еще при таком телосложении.
Двери закачались на петлях. Не успели они замереть, как опять с силой распахнулись. Что-то перелетело через тротуар и приземлилось между стоящими машинами. Упав на руки и колени, оно издало пронзительный жалобный вопль, словно загнанная в угол крыса, с трудом поднялось, надело шляпу и шагнуло на тротуар. Это был худощавый, узкоплечий коричневый парень в лиловом костюме с гвоздикой в петлице. Темные волосы его были прилизаны. С минуту он скулил, не закрывая рта. Прохожие без особого интереса поглядывали на него. Потом он поправил шляпу, прошмыгнул к стене и молча зашагал прочь косолапой походкой.
Наступила тишина. Движение на улице возобновилось. Я подошел к дверям и остановился перед ними. Теперь они замерли. Все это совершенно меня не касалось. Поэтому я приоткрыл их и заглянул.
Из темноты вынырнула ручища, на которой я мог бы усесться, и вцепилась мне в плечо, превращая его в кашу. Потом втянула меня внутрь и небрежно поставила на ступеньку лестницы. Передо мной оказалось только что виденное лицо. Глубокий мягкий голос негромко произнес:
– Что здесь нужно черномазым? Растолкуй-ка мне, дружище.
Было темно. Тихо. Сверху чуть слышно доносились голоса, но на лестнице были мы одни. Гигант торжествующе смотрел на меня и продолжал уродовать мое плечо.
– Мне тут попался один негритос. Так я его вышвырнул. Видел, как он вылетел?
Гигант выпустил меня. На перелом было не похоже, но рука онемела.
– Чего ж ты хочешь? – сказал я, потирая плечо. – Это негритянское кафе.
– Не болтай ерунды, приятель, – негромко, словно четверка тигров с набитым брюхом, промурлыкал гигант. – Здесь работала Вельма. Малышка Вельма.
И опять потянулся к моему плечу. Я хотел увернуться, но он оказался быстрым, как кошка. Железные пальцы снова принялись разжевывать мои мышцы.
– Угу, – сказал гигант. – Малышка Вельма. Целых восемь лет не виделся с ней. Говоришь, тут заведение для черномазых?
Я хрипло подтвердил.
Он втащил меня еще на две ступеньки. Я стал вырываться. Пистолета у меня не было. Оружие для поисков Димитриоса Алейдиса не требовалось. Да и вряд ли имело бы смысл хвататься за пистолет. Гигант, скорее всего, отнял бы его у меня и сожрал.
– Поднимись, посмотри сам, – сказал я, стараясь не выдавать голосом боли.
Гигант снова отпустил меня. Посмотрел с какой-то печалью в серых глазах.
– У меня хорошее настроение, – сказал он. – И я никому не позволю его портить. Пошли наверх, промочим глотку.
– Тебя не обслужат. Это негритянское кафе.
– Я не видел Вельмы восемь лет, – сказал он глубоким, печальным голосом. – Восемь долгих лет прошло с тех пор, как я простился с ней. И шесть лет не получал от нее писем. Но это ей придется объяснить. Работала она здесь. Красавица. Ну что, идем наверх?
– Ладно! – выкрикнул я. – Пошли. Только не тащи меня. Дай идти самому. Я здоров. Я взрослый. Сам хожу в туалет и все такое прочее. Не тащи.
– Малышка Вельма работала здесь, – с нежностью произнес гигант. Меня он не слушал.
Мы пошли наверх. Он позволил мне идти самому. Плечо у меня ныло. Затылок взмок.
Такие же двери, как внизу, отделяли верхнюю площадку лестницы от пространства за ними. Гигант небрежно распахнул их большим пальцем, и мы вошли в зал – длинное узкое помещение, не особенно чистое, не особенно светлое, не особенно веселое. В углу за игорным столом болтала и напевала группа негров. Справа у стены располагалась стойка. Остальная часть зала была занята маленькими круглыми столиками. За ними сидело несколько посетителей, мужчины и женщины, сплошь негры.
Пение у игорного стола внезапно оборвалось, свет над ними погас. Наступило молчание, тяжелое, как полузатопленная лодка. На нас уставились глаза, карие на лицах всевозможных оттенков, от серого до совершенно черного. Головы медленно поворачивались к нам, глаза сверкали в глухом, враждебном молчании людей иной расы.
У входа за стойкой сидел, привалясь к ней грудью, рослый, крепкий негр без пиджака, с розовыми нарукавными резинками и бело-розовыми подтяжками, скрещенными на широкой спине. Сразу было видно, что это вышибала. Он медленно опустил приподнятую ногу, неторопливо обернулся, провел по губам широким языком и воззрился на нас. Лицо его было обезображено, – казалось, по нему не лупили разве что ковшом экскаватора. Все в шрамах, шишках, вмятинах, швах. Этому лицу уже ничего не было страшно. Его уродовали всем, что только можно себе представить. Короткие курчавые негритянские волосы начинали седеть, одно ухо было без мочки.
