1.
Густые папоротники дыбились. Сырой и гулкий лес заваливал путь буреломом: торчащие корни, стволы мёртвых деревьев и мох, мокрый трухлявый запах гниения. Вода в бочагах была гадкая – жирно блестящая, чёрная, смрадная. «Это она, – ноздри жадно и восторженно впитывали. – Кривая земля. Перекорёженная». Колени немного дрожали. Не было трусостью развернуться сейчас и уйти, но довольное чувство – немое хвастовство в пространство, гордость – плескалось у сердца огненно. Он сам дошёл, найдя брод через реку, сам выдержал пугливый быстрый бег: заприметь его какой-нибудь охотник, непременно бы наказал со всей строгостью. Охотники не ходили сюда – что говорить про детей.
Он теперь круче, чем Рыжий.
«Скажи мне, лялечка, – щербатая ухмылка открывала потерянный зуб. – Скажи, когда перестанешь делать в штаны от кошачьего чиха, и тогда, возможно, я возьму тебя ловить с нами рыбу». Несправедливо, обидно: штаны всегда были сухими. Но не было нашейного мешочка с веселящими листьями и хоть какого-нибудь ножа, чтобы чистить ногти, как старшие – а ещё двух-трех лет, чтобы самому старшим быть. Зато был лес. Росший на кривой земле, где шептался туман. И призраки.
Он осмотрелся.
Поверх чахлых болезненных сосен висела молочная дымка. Она оседала на серых колючках иголок, и капли, падающие на нос и за шиворот, жгли неприятным холодом. Мох пружинил и иногда предупреждающе чавкал. Завалы возникали хаотично. В них ещё не просматривался отпечаток великой страшной мощи, вздыбившей землю когда-то, но уже дышала древесным разложением смерть. Смерть обещал весь лес. Главный герой тех историй, которыми старики пугают своих внуков: мрак и живущие в нём существа. Ужасный по полуночным рассказам, грозный и величественный, лес оказался лишь на четверть таким. И хорошо: иначе была бы та трусость.
Лес до сих пор болел. Он шёл рваными пятнами мерзкой парши, которая глодала стволы и корявые ветви, проплешинами, где не росло ни травинки, пузырями-нарывами несъедобных грибов и поникшими листьями. Птиц здесь не обитало. Зверей, наверное, тоже. И человеку было делать нечего. Глупому, уязвимому, слабому.
Особенно, если он – ребёнок.
Громко хрустнуло, падая, дерево. Переломилось пополам и взрыло мёртвыми ветвями воду бочага. Переломилось от сырости, гнили, оттого, что болезнь вышла из кривой земли и поразила его сердцевину, переломилось, потому что его время пришло, и напугало. Грудь под самым горлом сжало. Но из тумана не явилось костлявой лапы с когтями: потревоженная вода успокаивалась. Расщеплённый ствол был изнутри коричневым. Оказалось возможным, немного придя в себя, подойти ближе и потрогать: рыхлая скользкая масса сминалась под пальцами, сама являясь уязвимой беззащитностью. Призраки? Как бы не так. Только природа, калечная и пугающая своим умиранием, только, конечно, обросшая из-за этого ужасами чаща. Старики – болтуны. Вруны. Они всё, разумеется, знают.
Дальше почва становилась бугристой. Она поднималась холмом среди завалов и опадала в овраги, где из-под мрачной воды торчали всё те же останки деревьев. Почву подняло давно и расплескало, и идти было трудно. Низкие колючие кустарники обвивали щиколотки, пачкая ботинки разводами, похожими на улиточный след. Туман спустился. Он ощущался вязким, имеющим плотность и вес, скрадывал согнувшиеся сосны и оставлял на языке после вдохов привкус кислятины. Дышать туманом могло быть вредно. Руки натянули на нос воротник рубашки, и наивный жест принёс уверенность. Бурелом чернел, и не от сырости: подстилка леса здесь кусками сгорела. Куски расползались, сливаясь, и скоро захватили всю землю – сплошное пепелище, которое выжег какой-то очень сильный огонь, раз ничего не выросло после него, даже травинка. В конце концов вокруг и впереди не осталось ни одного прямо стоящего дерева. Все повалились. Обуглились.
Торчали лишь пни.
Кривая земля утомила: затянутая слоем тумана, она была унылым и необитаемым местом, которое растеряло таинственность. Ноги устали карабкаться и перелезать. Незваный гость остановился и повертел головой, оценивая завалы. Сгодится ли горелая ветка как доказательство, что он правда здесь был?
– Ну, привет, призраки.
– Я не призрак, – сказала земля под ногами. – Привет.
Он услышал свой крик – безумный вопль куницы, и в следующий миг обнаружил, что забрался, похоже, единым скачком на груду влажных пачкающих брёвен. Прижался к ним и затрясся.
– Не бойся. Эй! Слышишь? Куда ты делся? – и голос хихикнул. – А, вижу. Ты сел почти на перископ.
Голос призрака – не призрака, земли – был звонким и мальчишеским.
– Уйди. Изыди! Кыш!
– Я не могу уйти. Я здесь живу.
– Тогда не ешь меня, – мольба вышла жалкой.
Горячие позорные слёзы побежали ручейками по щекам. Рыжий выдумал чушь, колюче-обидную глупость: подобный страх – беспомощный, и от него не мочатся в штаны, а просто по-детски ревут. Хотелось свернуться клубочком и выть.
– Ну, что ты… Не надо! – голос заволновался.
Слова долетали, как сквозь пелену.
– … не ем, не злой, не страшный, и вообще я маленький! Я тоже ребёнок, представь? Но я… ох, – зазвучало отчаяние, – я не могу к тебе выйти. Я не могу наверх, наружу. А ты пришёл сюда. Какой ты смелый.
Слёзы разом иссякли.
Горелая кора испачкала рубашку и штаны. Потрясение ещё оставалось – холодом по хребту и мурашками, каменным комком в груди. Храбрец в чужих глазах, обычный трус на деле поднял голову. Сел, поджав ноги, как будто голос мог, прорвав опалённую землю, схватить, и растерянно замер.
– Всё хорошо, – сказал голос. И погрустнел. – Но не для меня.
– Почему? – говорить в обозримую пустоту было странным. – Почему ты сидишь под землёй? Ты человек?
– Наверное, – голос ответил только на половину вопроса. – Должно быть, человек. Предки были людьми, и я, значит, тоже.
– Мои предки жили у кривой земли, – сразу вспомнилось. – Но случилась трагедия. Что-то изменило лес, отчего жить в нём и рядом стало невозможным.
– Да, – голос выдохнул. – Это был мой дом. Свалился с неба.
– Но дома не летают!
– Смотря какие, – голос вдруг запнулся и стал суетливым, напуганным. – Ну, нет… Они снова идут! Мне нельзя говорить. Поймают – отругают. Но ты подожди, пожалуйста! – он затих, исказился и опять зазвучал очень близко. – Пожалуйста, приди! Приди завтра! Я ещё не общался с человеком из верхнего мира. Я, – тоска резанула, – я так мечтал об этом. Меня зовут Дэн.
– Айвар. Лучше – Айви. Дэн, значит… Эй, Дэн?
Кривая земля исходила туманом. Молчала.
Звенящий заморозок тронул серебром речные травы. На самой заре охотники уже были там: утки готовились встать на крыло и покинуть реку, потому что приближались холода. Солнце по-прежнему ярко светило, но воздух стал другим. Пронзительным и строгим. Айви старался изобразить его Дэну. Получалось не очень.
