Была ночь накануне Рождества.
Точнее, вечер перед ним. Но прежде чем мы окажемся в самой гуще событий этой истории, давайте кое-что проясним. По опыту знаю: если это всплывет позже, то украдет все ваше внимание и сосредоточиться ни на чем другом вы уже не сможете.
Меня зовут Джубили[1] Дугал. Прочувствуйте это.
Видите, если сказать об этом прямо, звучит не так уж плохо. А теперь представьте, что посреди длинной истории (где мы с вами вот-вот окажемся) я вдруг огорошиваю вас: «Кстати, меня зовут Джубили». Вы точно не будете знать, как на это реагировать.
Знаю, Джубили – немного стриптизерское имя. И вы, вероятно, подумали, будто я создана для шеста. Но нет. Достаточно всего разок увидеть меня, чтобы стало ясно: для работы в сфере стриптиза я не подхожу (ну, или мне так кажется). У меня короткие темные волосы. Половину времени я ношу очки, другую – линзы. Мне шестнадцать, я пою в хоре и участвую в олимпиадах по математике. Занимаюсь хоккеем на траве, игрокам в который явно недостает присущих стриптизу гибкости и смазанной детским маслом грациозности. (Я ничего не имею против стриптизерш – на случай, если кто-то из них это читает. Просто я к ним не отношусь. Единственное, что меня беспокоит в танцах у шеста, это латекс. Думаю, он не очень полезен для кожи, так как не дает ей дышать.)
Моя претензия состоит вот в чем: я вообще не считаю, что Джубили – это имя. Это название какой-то вечеринки. И никто уже не знает какой. Вы хоть раз слышали, чтобы кто-то сегодня устраивал юбилей? А если так, пошли бы на такое сборище? Я вот нет. Звучит так, будто для его организации вам придется арендовать большой батут, развесить флаги и продумать сложный план для вывоза мусора.
Если вдуматься, с таким же успехом на подобном празднике могут танцевать безнадежно устаревшую кадриль.
Мое имя тесно связано с событиями этой истории, как я уже сказала, начавшейся вечером накануне Рождества. Это был один из тех дней, когда чувствуешь: жизнь… любит тебя. Экзамены прошли, и со школой было покончено до нового года. Я сидела одна в нашем доме, очень теплом и уютном, одетая во всё новое: черная юбка, колготки, блестящая красная футболка и новые черные ботинки были припасены у меня как раз для этого дня. Мои подарки были упакованы и готовы к отбытию. Я пила эггног[2]—латте собственного приготовления, полностью готовая к предстоящему большому празднику в доме Ноа Прайса, моего бойфренда – к рождественскому шведскому столу, который ежегодно устраивала его семья.
Традиционный рождественский фуршет Прайсов сыграл немалую роль в нашей истории. Благодаря ему мы и начали встречаться. До приема Ноа Прайс был звездой на моем небосклоне… неугасимой, знакомой, яркой – и бесконечно далекой. Я знала его с четвертого класса, но примерно так же, как знала людей с телевидения: тебе известны имена, ты смотришь шоу. Конечно, Ноа был немного ближе… но каким-то странным образом, когда всё происходит в реальной жизни… человек оказывается еще более далеким и недоступным, чем настоящая знаменитость. Близость не порождает сближения.
Он всегда мне нравился, но я никогда не задумывалась о том, что он мне нравится. Не считала это разумным. Он был на год старше меня, на голову выше, широк в плечах, с ясными глазами и густой копной волос. У Ноа было всё: спортсмен, отличник и авторитетный член школьного правительства, он создавал впечатление человека, который может встречаться только с моделями, шпионками или интеллектуалками, в честь которых названы медицинские лаборатории.
Так что, когда год назад он позвал меня на Рождественский шведский стол, меня чуть на части не разорвало от волнения и растерянности. Три дня после приглашения я даже не могла нормально ходить. Всё было так плохо, что мне пришлось вдумчиво репетировать походку, перед тем как отправиться в дом Ноа. Я не знала, почему он меня пригласил: то ли потому, что я ему нравилась, или мама заставила (наши родители знают друг друга), или просто проиграл пари. Мои друзья тоже были взбудоражены случившимся, но, судя по всему, понимали ситуацию лучше меня. Они уверяли: он не сводил с меня глаз на математических соревнованиях, смеялся над моими попытками отпускать шутки из области тригонометрии, постоянно втягивал в беседы.
Это было натуральное безумие… будто я узнала, что кто-то написал книгу о моей жизни или что-то вроде того.
Бо́льшую часть того приема я провела в безопасном углу, общаясь с сестрой Ноа, девушкой весьма недалекой (при всей моей любви к ней). С ней можно высказаться только о любимых брендах толстовок – и уже почувствовать, как сужается круг тем для разговоров. Но держит она себя при этом как настоящий чемпион. У Элизы всегда есть соображения по любому поводу.
В конце концов в беседе возникла пауза – как раз в тот момент, когда мама Ноа вынесла очередное блюдо, – и у меня появилась возможность улизнуть под предлогом «О-прости-но-это-выглядит-так-аппетитно». Я понятия не имела, что было на тарелке, и оказалось – соленая рыба. Но не успела я отступить, как мать Ноа сказала: «Тебе стоит попробовать кусочек».
Давно я не чувствовала себя так глупо, жуя ту рыбу. Но мне повезло: как раз в эту минуту я заметила устремленный на меня взгляд Ноа. «Я так рад, что ты попробовала это», – сказал он. Я поинтересовалась, почему, всё еще подозревая: дело в споре. («О’кей, я позову ее, но вы, парни, будете должны мне 20 баксов, если я заставлю ее съесть маринованную рыбу».)
А он ответил: «Потому что я ее ел».
Поскольку я продолжила стоять с, как я полагаю, очаровательным выражением полного недоумения на лице, он добавил: «И я не смог бы поцеловать тебя, если бы ты тоже ее не попробовала».
Это было и противно, и невероятно романтично. Ноа ведь мог просто подняться наверх и почистить зубы, но остался и крутился рядом с рыбой из-за меня. Потом мы пробрались в гараж, где целовались под полкой с электроинструментами. Так всё и началось.
В общем, этот канун Рождества, о котором я собираюсь рассказать, был не просто преддверием праздника: это была наша первая годовщина. Самой не верилось, что прошел уже год. Он пролетел так быстро…