Она открыла глаза и уставилась в потолок. Почему-то на мгновение ей показалось, что она знает, где находится, однако эта мысль исчезла так же быстро, как и возникла. Странно, но вообще не было никаких мыслей – создавалось впечатление, что голова была пустая, словно кто-то при помощи волшебного рубильника просто отключил все ее мысли.
Она перевела взгляд с потолка на стену – белую, стерильную. Чуть повернув голову, она заметила окно – достаточно широкое, прикрытое шторой. И на что же это похоже?
Ответ пришел сам собой, причем все было так очевидно: больница, конечно же, больница!
Только вот вопрос в том, как она здесь оказалась. Ведь если она находится в больнице, то это значит… Она напряглась, пытаясь сообразить, и наконец ей это удалось. Если она находится в больнице, следовательно, с ней что-то случилось. Что-то нехорошее.
Она снова обвела взглядом комнату, в которой находилась. Как же она называется? Странно, но ей понадобилось несколько минут, чтобы сообразить. Палата, больничная палата – вот как это называется.
Только как она здесь оказалась? И что предшествовало всему этому? И, собственно, как долго она уже пребывает здесь? Ни на один из этих вопросов у нее не было ответа.
Ей внезапно сделалось страшно, очень страшно. У нее даже вспотели руки, а в ушах зазвенело. И она поняла: ей надо бежать отсюда, бежать как можно быстрее! Только куда? Но и на этот вопрос не было ответа. Она ничего не знала – как будто… Как будто все ее воспоминания стерли большим ластиком.
Она поднялась с кровати и неуклюже встала на ноги. Палата была большая и просторная, в углу располагался стол, на котором возвышалась ваза, а в ней – букет белых с красными прожилками гладиолусов.
Эти цветы… Они что-то напомнили ей, в голове мелькнуло воспоминание, улетучившееся так же быстро, как и возникшее. Как будто… Как будто мысли ей не подчинялись!
Засунув ноги в мягкие тапочки, она, шаркая, приблизилась к столу. Дотронулась до вазы, а затем и до гладиолусов. Стоило сделать это, потому что ей вдруг подумалось, что цветы-то ненастоящие. Нет, оказалось, что она не права – это были живые растения.
Но от осознания этого лучше не стало. Сердце тревожно билось, а во рту пересохло. Она приблизилась к окну и отдернула штору. Перед ней расстилался парк. Трава была зеленой, а массивные серебристые ели, стоявшие перед окном, не позволяли увидеть то, что находилось вдали.
Она попыталась открыть окно, однако это не получилось – они были заблокированы. Она несколько раз дернула металлическую ручку, но потом бросила это занятие. И тут ее внимание привлекла тонкая-претонкая решетка, вернее даже, стальная сетка, почти невидимая глазу, которая находилась за окном.
Даже если бы она распахнула окно, то выбраться наружу все равно бы не смогла – помешала бы сетка. Прямо не больница, а тюрьма! Тюрьма…
Внезапно у нее мелькнуло странное воспоминание – даже не воспоминание, а обрывок оного. Тюрьма… Нет, не тюрьма, а полицейский фургон. И она внутри. Но дверь открыта… Что это значило, она сказать не могла… Странно, но она ничего не могла вспомнить, даже…
Она развернулась к двери, поняв вдруг, что если ей хочется выйти, то надо воспользоваться вовсе не окном. Она подошла к двери, дернула ручку, но дверь была закрыта. Как она ни старалась, как ни крутила ручку, покинуть палату было невозможно.
Точно тюрьма! Она находится здесь в заточении! Но почему? Разве она совершила какое-то преступление? И почему она одна?
Тут ее взгляд снова обратился к потолку, и в одном из углов она разглядела странный предмет. Понадобилось некоторое время, чтобы понять, что же она видит. Это была миниатюрная камера. Она похолодела – нет, она вовсе не была одна, те, кто заточил ее сюда, наблюдали за ней!
Словно завороженная, она смотрела в камеру, а потом быстро подошла к кровати, улеглась на нее и накрылась с головой одеялом. Отчего-то она была уверена, что допустила большую ошибку. Потому что теперь они знают, что она пришла в себя.
Они… Только кто это – загадочные они, ей не было известно. Ей вообще ничего не было известно. Она не знала, где находится. Не знала, почему. Не могла сказать, как долго это продолжается.
Самое страшное, и это стало ей вдруг ясно со всей кошмарной очевидностью, что она не знала, кто она такая. Она – это была она, и точка! Но ведь у нее наверняка имелись имя и фамилия. Но если и имелись, то она все это забыла.
На глаза навернулись слезы, и в этот момент раздался скрежещущий звук. Она поняла, что это значит: кто-то открыл дверь! Она приказала себе перестать плакать, и хотя слезы все еще продолжали катиться по щекам, затаилась на кровати.
Но было поздно – они наверняка увидели, как она бродила по палате, пыталась открыть окно и дверь. И теперь ей не стоило изображать из себя спящую – они все равно не поверят.
Они… Почему она так уверена, что они не хотят ей добра? Она ведь ничегошеньки не помнила! Вот это и было хуже всего. А еще эта решетка на окне… И запертая дверь… И белые с красными прожилками гладиолусы на столе…
Это были ее любимые цветы… Только почему были – это и есть ее любимые цветы! Именно гладиолусы, и именно этой расцветки. Или все же нет? Она не могла сказать со всей определенностью, потому что даже не вспомнила это – просто у нее возникло странное чувство…
Странное чувство, что она любила эти цветы. Но чувство возникло и пропало, а сомнения остались. Однако она вдруг вспомнила, что находится в палате не одна. До нее донеслись приглушенные шаги, затем, однако, стихшие.
Она была уверена, что тот, кто вошел, остановился около кровати и наблюдал за ней. Поэтому она приказала себе дышать как можно ровнее и естественнее. Они не должны заметить, что она впала в панику. Потому что…
Она не знала, ПОЧЕМУ именно ей требовалось вести себя именно так, – просто ЗНАЛА. И этого было пока вполне достаточно. Рыдания застряли у нее в горле, и она, не шевелясь, лежала спиной к тому, кто стоял около кровати и наблюдал за ней.
