День первый. Побег из города.
Доброе утро, мой друг! Надеюсь, сон восстановил твои силы, потраченные вчера вечером. Как хорошо, что, наконец, мы вышли из этого душного города с его суетой и автомобилями! Я разделил твои радость и удивление, когда увидел множество красивых деревьев, расцветающих у небольшой речки. Чистый воздух, аромат белоснежных и снежно-розовых лепестков на какое-то время даже отвлек меня от наполнявшего счастья быть с тобой вместе. Мы задумались: в какую сторону нам идти? Ведь это первое наше путешествие и без карт и ориентиров можно было бы легко заблудиться. Но река и цветущие яблони и вишни оставили сомнения позади – конечно, вдоль нее. Признаюсь, встретившаяся на пути хижина и дымящийся костер чуть было не заставили меня свернуть с дороги. Благодарю тебя за твое природное любопытство – выползший изнутри старик изрядно нас позабавил. Помятый темно-красный халат, растрепанная бороденка, всклокоченные волосы…
Честно скажу, он мне не понравился – уставился сразу на тебя, заблестел глазками… Сбрендивший пьяница-рыбак, – подумал я. Но этот “рыбак” оказался не таким уж простаком – я почувствовал твое изумление, когда, выхватив засаленную книжонку из бокового кармана, он звонким голоском пропел:
И лица и волосы ваши красивы,
Вы, как кипарисы, стройны, горделивы.
И все же никак не могу я понять,
Зачем в цветнике у творца возросли вы?
Видя твое недоумение, я попытался его отвлечь от этого странного занятия – он даже бровью не повел, уткнулся носом в книжонку и, найдя новый стишок и явно обрадовавшись, вновь пропел:
Я красоты приемлю самовластье.
К ее порогу сам готов припасть я.
Не обижайся на ее причуды.
Ведь все, что от нее исходит, – счастье.
Приговаривая “не обижайся на ее причуды”, как-то по-особенному посмотрел на меня, и мне стало немного не по себе… Ты, конечно, умеешь смеяться – куда делась его храбрость! И книжонка исчезла, и приглаживаться стал донжуан-старикашка. Имя какое-то пробормотал, не помнишь? то ли «Пал Ваныч», то ли еще как-то. Заулыбался, засуетился, хитрец. Я даже начал сомневаться – а каких рыб от тут ловит – ни удочек, ни снастей. Потом понял – винцо тут попивает, да стишонки эти декламирует, на старости лет. Оригинал! Ты, конечно, можешь к себе расположить кого угодно – мы-то знаем!– и рыба у него нашлась, и сладостей натаскал откуда-то. А с виду – не скажешь, чтобы такое могло водиться. Надеюсь, что тебе легче, чем мне сегодня – я даже не сообразил, как он так смог напоить-то: а все эти сладости, да стихи его под вино…
День второй. Вино и стихи.
… Здравствуй, мой любезный друг! Мое пробуждение подобно появлению в раю. Открываю глаза и вижу твое лицо, склоненное надо мной – в лучах утреннего солнца и лепестках цветущих яблонь. Два дня – когда тебя не было – провел я в душевном смятении и сомнениях. Порой даже возникала мысль вернуться обратно. Все смотрел и смотрел на твою фотографию у моря. Внутри звучала мелодия, напоминающая о тебе…
Если бы не наш “рыбак” – может, и вернулся бы назад. Он обладает непостижимым умением своими стихами задевать во мне какие-то струны. С самого утра – когда ты пропала, он объявился с кувшином холодного вина, гроздью крупного бордового винограда и, разрушая мой сон, запел:
Во сне сказал мне пир: "Покинь свою кровать,
Ведь розу радости нельзя во сне сорвать.
Ты, лежебок, все спишь, а сон подобен смерти.
Встань! Ведь потом века тебе придется спать!
Просыпаюсь – боже, тебя нет! А он сидит рядом и улыбается:
Чуть утром голубым блеснет просвет окна,
Кристальный мой фиал налейте дополна.
Ведь люди говорят, что истина горька,
– и смотрит так многозначительно на то место, где я должен был увидеть тебя:
Не скрыта ль истина и в горечи вина?
Протягивает мне кувшин. Я прямо из него залпом пью холодный ароматный напиток – действует, крепкое. Очертания плывут…
Хотел встать и пойти на поиски тебя – старик замахал руками, запричитал:
То, что судьба тебе решила дать,
Нельзя ни увеличить, ни отнять.
Заботься не о том, чем не владеешь,
А от того, что есть, свободным стать.
Больно укололо где-то в сердце.
– Это вы к чему? – спрашиваю.
– А вот к чему, – роется в книжонке, находит, читает:
Если истина в мире условна, что ж, сердце губя,
Предаешься ты скорби, страданья свои возлюбя?
С тем, что есть, примирись, о мудрец. То, что вечным каламом.
Предначертано всем, не изменится ради тебя.
Я так и сел. Примириться что тебя не будет рядом со мною? Ну уж – нет! А ты, въедливый старикашка, сейчас получишь!
– Значит вы, почтенный, знаете что такое истина? – Он еще больше оживился:
О, друг, нам время не подчинено,
Нам не навечно бытие дано,
Пока в руках мы держим наши чаши,
В руках мы держим истины зерно.
– А это, случайно, не пьянством называется? – говорю ему не очень дружелюбно, – и что это вы все время свою книжечку читаете, без нее – никак?
Он усмехнулся, спрятал ее в карман, посмотрел прямо мне в глаза и говорит строгим голосом:
Лучше в жизни всего избежать, кроме чаши вина,
Если пери, что чашу дала, весела и хмельна.
Опьяненье, беспутство, поверь, от Луны и до Рыбы,
Это – лучшее здесь, если винная чаша полна.
Смотри-ка, может – без шпаргалки! “Пери – весела и хмельна…” Я представил кое-кого на месте этой “пери” и меня разобрал смех… Ладно уж, пускай говорит стихами, все же какое-то развлечение.
– Хорошо – улыбаюсь ему, – но насчет истины – это вы зря; философии, дедушка, не знаете. Хотел было, ему кое-что объяснить, но не успел – лицо его стало вдруг суровым, глаза гневно заблестели, и говорит так медленно и отчетливо:
Все, что ты в мире изучил, – ничто,
Все, что слыхал и говорил, – ничто,
И все, чему свидетель был, – ничто,
Все, что так дорого купил, – ничто.
И дальше без остановки:
Кто ты, незнающий мира? Сам посмотри: ты – ничто.
Ветер – основа твоя, – ты, богом забытый, – ничто.
Грань твоего бытия – две бездны небытия,
Тебя окружает ничто, и сам внутри ты – ничто.
Душа моя! Признаюсь, мне стало не по себе. В его стихах ощущалась зловещая правда. Был у меня такой период… Я именно так о себе и думал.
– А вы-то кто, что так мне говорите? – выдавил я. Он подвинул мне кувшин, и пока я делал судорожные глотки, прошептал мне в ухо:
Говорят, что я пьянствовать вечно готов, – я таков!
Что я ринд и что идолов чту, как богов, – я таков!
Каждый пусть полагает по-своему, спорить не буду.
Знаю лучше их сам про себя, я каков, – я таков!
– Пожалуйста, говорите серьезно, – мне уже было не до шуток: твое необъяснимое исчезновение и его зловещие поэтические откровения начинали пугать.
Можно ль первому встречному тайну открыть?
С кем о том, что я знаю, мне здесь говорить?
Я в таком состоянии, что суть моей тайны.
Никогда, никому не могу объяснить,
