Я лежал на кровати, сложив руки на груди, уставившись на сигарету, зажатую в пальцах правой руки. «Постарел уже, а курить так и не начал» – думал я и не мог понять, как же так получилось. Та сигарета уже почти целиком превратилась в пепел, а я ни разу не затянулся. А она уже целиком превратилась в наклонившийся столбик пепла. «Вот вам и еще один пример тайны устойчивости Пизанской башни» – подумал я и очень осторожно передвинул руку в сторону пепельницы, стоявшей тут же в сторонке. Ещё секунда – и «Пизанская башня» из пепла рассыпалась. Я не почувствовал, но увидел. Фу, чтоб вам… Что там за шум?!
Я проснулся. Обычно у меня очень яркие многоцветные сны, но сигарета приснилась мне впервые. Вообще-то я не придаю значения снам, просыпаясь, тут же их забываю. Как всегда, и на этот раз я был разбужен ворвавшимся в комнату обычным шумом просыпающейся улицы. Я, разумеется, не помню, но все-таки твердо уверен, что первое, что я услышал при появлении на свет, был именно шум улицы, а вовсе не мой собственный младенческий крик. Просыпаясь, как бы не спешил, прежде, чем встать, какое-то время я вслушиваюсь в голоса, раздающиеся с улицы. Мне это нравится, и про себя я называю этот шум не иначе, как фактом существования самой жизни.
В свое время, за эту привычку – давать реальные нименования всем явлениям жизни – некоторые мои коллеги даже возненавидели меня. А в особенности их взмутило, когда я назвал рассвет этапом возобновления жизненной активности, а пробуждение человека – возвращением на этот этап. «Вы, господин!.. Вы – педагог, – и вы не имеете права изменять по-своему испокон века укоренившиеся названия явлений природы!» – со всех сторон слышались возмущенные голоса уважаемых коллег. Моя реакция на эти замечания была традиционной: с ироничской улыбкой человека, убежденного в своей правоте, с гордо поднятой головой, я покидал поле боя.
Одним словом, я проснулся. Насладившись шумом улицы, я уже собирался встать с постели, как тут заверещал мой электрический будильник, который, кстати, несколько лет назад подарили мне мои коллеги. Стрелки показывали 8 часов и 30 минут. Мне никогда не нравился сигнал, подаваемый будильником, и я сейчас же выключил его, но теперь уже мой телефон «вспомнил» о том, что он – телефон, и отчаянно затрезвонил. Вот этого я уже не ожидал. Это было для меня не так удивительно, как неожиданно. Я и не вспомню, чтобы в такое время мне кто-нибудь звонил. И вообще, мне редко звонят, так, раз в квартал, если кто вспомнит. А сам я тоже почти никуда не звонил. Короче, зря вносил абонентскую плату. Я потянулся к телефону и приложил трубку к уху: слушаю вас! – только успел сказать, как знакомый женский голос, не слушая меня, прямо-таки – параллельно – назвал меня по имени и спросил: я правильно набрала номер?
Мной овладело какое-то радостное предчувствие. Я как бы догадывался, почему мне звонят.
– Это я, – ответил я, и приготовившись выслушать, вытянулся на кровати.
Затем женский голос объявил мне о том, о чем я мечтал всю жизнь. Прямо мне не сказали, но я и сам прекрасно догадался обо всем. Интуиция мне никогда не изменяла. Звонили из школы, вызывали. По моему сегодняшнему графику, я должен был прийти в школу ко второму уроку. До этого времени у меня было еще два часа, а они просили меня явиться сейчас же. Я слушал и никак не мог заставить «замолчать» свои мысли: моё дело решено! Наконец-то, я достиг своего. Хотя и поздновато, но могу считать, что, почти как Юлий Цезарь, и я перешел Рубикон. Да, так что мне лишь остается сейчас же поспешить в школу.
Трубку я положил, находясь уже в приподнятом настроении. Не знаю, не смогу описать, что за ощущение охватило меня. После этого звонка я почувствовал себя совсем другим человеком. Тут же перед моим мысленным взором предстали лица моих коллег. Точнее, я не мог до конца представить, что я увижу на их лицах, войдя в школу с гордо поднятой головой, – удивление, лицемерную радость или зависть? Не думаю, чтобы среди сотрудников нашей школы нашлись бы такие, кто искренне обрадовался бы моему успеху. Причина вынесения такого заключения – это практика моей долголетней работы в этой школе. А в последние годы я даже ощущаю, что стал невыносимым для всех.
Я ждал этого дня, но не мог знать конкретно, когда это может случиться. Приятная неожиданность. Думаю, сегодняшний день я запомню навсегда. «Надо поторопиться», – подумал я и впервые в жизни прямо-таки взлетел с постели.
Руки заученными движениями завязали узел галстука и затянули его на шее. Часы показывали 8 часов 32 минуты. Я подошел к окну и распахнул его настежь. Комнату наполнил весёлый шум улицы. Я закрыл глаза и весь превратился в слух. Не знаю, почему, но я и вправду люблю эти голоса.
Я вообще не привык опаздывать, но, тем более сегодня, я ни в коем случае не должен опоздать.
Я отошел от окна и, как только повернулся, передо мной возник мужчина. Я замер. На несколько секунд мной овладело изумление, и невольно я уставился ему прямо в лицо. И он уставился на меня. Мы смотрели в глаза друг другу, затем совершенно одинаково оглядели друг друга с головы до ног. Ни один из нас не подавал голоса. Он был вроде меня: лет, так, шестидесяти пяти, но выглядел как бы постарше и, я уверен, что он думал обо мне то же самое. Верхняя часть головы у него была оголена, как и у меня, и блестела, как надутый до предела воздушный шарик. Под маской его самоуверенности внимательный взгляд разглядел бы разочарование. А ещё точнее о нем сказали бы так: он выглядел неправдоподобно самоуверенным. Его нос, да, именно размер его носа, как бы документально пдтверждал то известное соображение, что этот орган человека растет на протяжении всей его жизни. Очертания его рта и линия губ в их сомкнутом состоянии придавали его лицу вечно строгое выражение Вот, стоит прямо напротив меня, уставился и так странно разглядывает. Вот он подносит к правому глазу свою левую руку, оттягивает пальцами нижнее веко, чуть наклоняется вперед и смотрит мне прямо в правый глаз, точно так, как делает это пациент с подозрением на болезнь Боткина в кабинете врача. Он еще немного так смотрел на меня, затем перенес свой взгляд мне за спину. Я, разумеется тоже заглянул за него и увидел мои часы, стоявшие около кровати, которые показывали какие-то странные цифры, – 8.35, но видны были как бы наоборот, словно отраженные в зеркале. «Понятно, я стою перед зеркалом», – подумал я про себя. Еще раз оглядел своего двойника, и мы оба поправили узел галстука, собранными в горсть пальцами, одернули рукава выцветшего пиджака, укоротившиеся после стирки, и повернулись спиной друг к другу. «Ну, вылитый лектор!» – сказал я себе, прокашлялся, чтобы прочистить голос, и неожиданно для самого себя, громко произнес: «Приветствую вас, дорогие студенты!» Я и сам удивился, зачем я сказал это, ведь я, всего-навсего, – существующий на мизерную зарплату простой, некоррумпированный учитель истории, хотя и знающий её на высшем уровне… Но сегодня все радикально меняется.
