from: Roman_Razvilsky
to: _thunderbird_
В продолжение нашего с вами разговора высылаю файлы эмоциональной настройки и вербальную базу. Назначение искусственного интеллекта – управление колонией типа «метрополия» на Марсе. Требуемые качества: идеальное следование субординации, высокая стрессоустойчивость, оптимизм, готовность к сотрудничеству (полный перечень технических требований приведён во вложении). Ключ к файлам памяти должен быть предоставлен в единственном числе и открыт исключительно на моё имя. Визуализация искусственного интеллекта не требуется.
Срок: 1 месяц.
Аванс будет перечислен после подтверждения согласия.
Итоговая сумма…
Первое правило фрилансера – бойся дедлайна, как огня.
Тонкие пальцы коснулись сенсорного экрана, отправляя подтверждение. Спустя пару минут счёт исполнителя пополнился на сумму, достаточную для поддержания его мотивации к работе. Половину денег программист привычным движением переслал на другой счёт. С получателем (точнее, получательницей) он не виделся уже почти десять лет, но ему это и не требовалось для того, чтобы знать: её мужа недавно уволили с работы, старший сын учится в институте и собирается в марсианскую экспедицию, а сама она ждёт второго ребёнка.
Распакованная коробка архива явила на свет божий адову тучу раздёрганных файлов, и, изрядно тормозя, программа-виртуализатор кое-как собрала их в полупрозрачную, словно недоделанный витраж, безликую фигуру молодого парня. Программист прищурился, глядя на монитор, а потом резко встал с места, выбил из пачки очередную «последнюю» сигарету и закурил прямо в комнате, на пути к балкону. Любопытство исследователя, фоновым процессом тлевшее в его душе с юных лет и по сей день, сейчас грозило разгореться ярким пламенем от ветра, созданного запретом на просмотр файлов памяти, которые, как и всегда при создании искусственного интеллекта на заказ, должны были принадлежать реально живущему (или жившему) человеку.
– Кто ты, маска? – сам собой сорвался с тонких губ программиста вопрос без ответа, а в следующий миг свежий ветер ночного Петербурга подхватил три коротких слова и вместе с дымом унёс вверх, мимо крыш стоэтажных домов, к далёким мерцающим звёздам.
Второе правило фрилансера – не задавай лишних вопросов.
Санька пришел домой, как обычно, через две минуты после того момента, как жена начинала обзванивать морги и больницы в поисках его, пропавшего. И за пять минут до того, как Катька, свет его ненаглядный, приплеталась домой с танцплощадки. Все трое застревали в прихожей, после немой сцены настороженных переглядываний жена объявляла:
– Ужин на столе. Уже. Давно.
Санька, отрабатывая хлеб, виновато опускал глаза, и говорил тихо:
– Прости. Я немного задержался на стенде.
А Катька, рухнув на стул и скидывая туфли с высоченными шпильками, выдыхала:
– Я там счет времени потеряла, мам. Но меня (Петя, Игорь, Олег, нужное подчеркнуть) проводил до дома.
Так и жили. Все собирались за одним столом, молча ковыряли картошку, которую опять забыли посолить, и тщетно искали тему для разговора. Правда, Санька чаще молчал. Его попытки рассказать про работу неизменно наталкивались на презрительную гримасу жены и полное непонимание Катьки, гуманитария до мозга костей. Обеим было глубоко наплевать на разделку кабелей на новой строящейся установке, на технические проблемы установки крыши в ангаре, на дурацкую организацию работ, из-за которой у Саньки…
– Пап, а что у тебя с рукой? – спросила Катька, найдя, наконец, повод оттянуть хоть на миг момент проглатывания безвкусной, но такой «полезной» еды.
Санька сверкнул глазами. Нет, у Катьки определенно проблемы с логикой. Или с любовью к отцу, которого ее мать сейчас по стенке размажет, стоит только оступиться и сказать что-то не так.
Пристальные взгляды скрестились на левом запястье Саньки, где из-под рукава рубашки выглядывал уже не слишком белый бинт.
– Поранился, – коротко сказал Санька, решив не вдаваться в подробности.
Это означало не рассказывать об авральном режиме сборки, когда на ангар, который разбирали-то три дня, выделили всего два, чтобы собрать. И его, программиста по образованию, электромонтажника и слесаря по факту, превратили в уборщицу, заставив мыть секции крыши… технической жидкостью для чистки асфальта. И в таком темпе, что он сам не заметил, как вогнал под кожу острую металлическую занозу, пробившую вену. Нет, он, конечно, почувствовал это, но некогда, нет времени рассматривать, а уж тем более – перевязать и промыть. Уже потом, поздно вечером увидел, и – о, абсурд его существования, – так обрадовался, что нет следов крови на рубашке, и никто его за это пилить не будет.
Впрочем, тот, кто хочет пилить, всегда найдет повод.
– Бросал бы ты свой стенд, пап, – выпалила Катька. – Другой работы, что ли, нет?
Санька молча смотрел в почти нетронутую тарелку.
– Ведь есть же какие-то научные исследования у вас там, автоматизация, в конце концов… – несло Катьку.
– Не указывай мне, дочка, – выдавил Санька, пряча под ресницами закипающую ярость. – Я же не выбираю тебе очередного поклонника.
Что она знает о моей работе? Да, все под богом ходим.
На другом конце стола было гробовое молчание. Санька поднял глаза на жену. Святцева Ангелина Павловна. Оставила девичью фамилию, но святей от этого не стала. Прямая, будто доску проглотила, вся из себя такая гордая и правильная, что хоть волком вой. «А ведь лет двадцать назад ты такой не была», – подумал Санька, ожидая попреков. Но Ангелина Павловна знала, что есть вещи хуже взрыва эмоций. Равнодушие.
Санька порывисто встал из-за стола, подошел к мойке, привычным движением схватил чашку левой рукой… Боль прошила запястье. Хрупкая фарфоровая чашка полетела на пол, оставив по себе долгую память в виде затихающего «дзи-и-инь».
Санька коротко, но емко выругался. И, конечно же, нецензурно.
А вот этого Ангелина Павловна уже не стерпела.
– Ты деградируешь на своем стенде, – припечатала она, глядя вовсе не на разбитую чашку, а в глаза мужу.
Санька на миг задохнулся. Что угодно он ожидал услышать, но только не это.
– В каком смысле?
– Нахватался там слов всяких. Мне стыдно за тебя.
Горячая волна поднялась в груди. Стыдно? За меня?! А если б я тебе не притаскивал по пятьдесят тысяч в месяц, отрабатывая все возможные сверхурочные, которые только позволены законодательством, ты бы стыдилась за свои гроши методиста на кафедре биологии?
Но логик внутри, еще держащийся на плаву, выдал почти спокойно:
– То есть, все мои картины в галерее Анискина – это деградирование?