Московской домохозяйке Вере Юльевне приснился кошмар. Липкое видение страшило не сюжетом, а муторным ощущением, которое не исчезает в яви, но тяжелым осадком уходит внутрь. Примерещился незнакомый голос, полный тоски и муки, – голос ее сына, который звал маму, жаловался и молил о помощи. Впечатление было настолько сильным, что сорокалетняя Вера, пробудившись и встретив осмысленными глазами тюль, занавески, зеленоватые тени спальни, не сразу вспомнила, что детей у нее нет.
Встала она больной и разбитой, а ноздри щекотал химический душок. Вера, ненавидевшая запахи краски и линолеума, замечала, что после ремонта в комнатах поселился ацетоновый призрак, который дружил с плохим самочувствием и сообщал о недуге, готовом к нападению. В такие минуты Вере переставала нравиться герметичная замкнутость домашнего микроклимата, ради которого поводила створками массивная конструкция под потолком, и жалко было, что на перекрестье загазованных улиц нельзя распахнуть окна и дышать воздухом.
Морщась от головной боли и пакостного осадка на душе, Вера Юльевна сервировала мужу завтрак, и Андрей Михайлович – в отглаженной рубашке и костюмных брюках – смешивал в пиале творог, напоминающий разведенный гипс, и вишневое варенье. Он – грузный, пожилой, потерявший форму к пятидесяти годам – смаковал с ложечки подслащенную массу и следил за утренней передачей, где говорили о непонятных вещах под названием «финансы». Иногда Андрей Михайлович комментировал:
– В таком галстуке не лезут на экран, деревня! Тебе только сидеть в кафе «Ромашка», пить «Жигулевское барное» и закусывать желтым полосатиком!
Потом Андрей Михайлович перевел внимание на жену – на дрожащие ресницы, на припухшие губы – и его проницательный глаз определил неладное.
– Что с тобой?
Вера знала, что муж не терпит упоминаний о бытовых проблемах. Андрей Михайлович считал, что этими вопросами должна заниматься жена – или кто-то, нанятый женой, – и что уровень его доходов позволяет наслаждаться домашней беззаботностью. Рассказывать, что ее задел фантастический сон, было вовсе глупо. Вера отговорилась плохим самочувствием, уловив в голубых глазах мужа искреннюю тревогу и беспокойство. В семейном дуэте роль больного исполнял супруг, жена играла врачевателя, и возможная перемена функций ставила Андрея Михайловича в тупик. Было даже что-то беспомощное в голосе, которым он велел:
– Ты должна показаться врачу.
Обычно после фразы «ты должна» следовало педантичное выполнение приказа – слова мужа были для Веры законом. Андрей Михайлович гневно покачал головой с седым ежиком.
– Когда ты была в поликлинике? Что за легкомыслие? Ступай немедленно.
Вера не переступала порога лечащих учреждений почти двадцать лет. Необъяснимый ужас перед людьми в белых халатах не имел основания – у нее было крепкое провинциальное здоровье. Хвороб, кроме редких простуд, у нее не случалось, даже зубы не болели. Поэтому в поликлинике, где Андрей Михайлович всегда обследовался и где его хорошо знали, она оказалась в положении плохого ученика, отвечающего невпопад. Она лишь прилежно, для галочки, совершала послушание: была уверена – истоки неприятного сна связаны не с ее болезнями, а с детьми Андрея Михайловича от первого брака. Дурные новости пришли как раз накануне. Старшая – художница – демонстративно не пригласила отца на свою выставку изразцов, а сын-студент подрался в ночном клубе, получил легкое сотрясение мозга и несколько швов на бровь.
Специалисты заполняли Верину карточку и, соблюдая формальности, выпроваживали из кабинетов с рецептами дорогих снадобий. На шестой или седьмой итерации Вера предчувствовала освобождение от повинности, как вдруг оказалось, что у гинеколога ее ждет сюрприз.
Суховатая женщина заполняла карточный разворот, блестя массивным золотом на пальцах, и, между многими вопросами, поинтересовалась:
– Беременность одна была?
– Не было, – ответила Вера.
Врач подняла голову и уперлась в Верино лицо ядовитыми глазами.
– Дама, – произнесла она, отчетливо выговаривая слова, будто пациентка страдала не болезнями женских органов, а головой. – Мы не побежим к мужу с вашими секретами… у нас врачебная тайна, а не завалинка, где языками болтают.
Вера растерялась и обиделась.
– Вы меня за сумасшедшую принимаете?
– По-вашему, мы тоже дурачки? – прошипела врач.
Последующий конфликт перетек в кабинет Павла Рафаиловича – величественного мужчины с белоснежными прядями и бугристым лицом. Рокоча чудодейственным басом, Павел Рафаилович уговаривал разволновавшуюся пациентку:
– Уважаемая, мы профессионалы в своем деле… шрам от кесарева сечения со следами аппендэктомии ни один доктор не перепутает, – и хмурил кустистые брови.
Абсурдность ситуации выбила Веру из колеи – ее возмутило не вздорное обвинение, а навязанная роль подопытного кролика, на котором проводят непонятный эксперимент по внушению. Едва не плача, она рассказывала, что аппендикс ей вырезали двадцать лет назад – до института – в родном городе… Павел Рафаилович насупился, кивал, не возражал, но Вера прекрасно видела, что он не верит, а, пропуская ее слова через фильтр, делает выводы. Выслушав Веру, он вкрадчиво предложил:
– Давайте, если мы не можем вербально установить истину, доверим дело технике?
Выйдя из кабинета импозантного заведующего, Вера задержалась у приоткрытой двери и разобрала обрывки телефонного разговора:
– Инна Алимовна, вы что – не помните, что родовой психоз никто не отменял? Еще как забывают! Мало ли какие тяжелые моменты… да, консультация психолога…
Вера была так поражена, что, оказавшись под ультразвуковыми лучами, не удивилась, когда ей заявили, что аппендикс на месте. Она понимала: против нее составлен заговор. Предстояло разобраться, кто замышляет против Веры и чью интригу проводят люди с медицинскими дипломами.
Она бродила по Садовому кольцу, нащупывая смысл разыгранного перед ней спектакля, но нить поисков ускользала и концы с концами не сходились. Попался рекламный щит, и Вера решилась немедленно уличить во вранье преступную шайку. Блистающая чистотой клиника в старинном бледно-розовом доме оказалась несусветно дорогой. Хирург, молодой бурят, долго мял ей живот костлявыми пальцами и бережно переворачивал с одного бока на другой, но заверил, что червеобразный отросток невредим. Ставя личный оттиск в карточку, он косился на ее убитое лицо, недоумевая по поводу странной реакции пациентки. От хирурга ватные ноги перенесли Веру к гинекологу, где приветливая девушка заученно поинтересовалась количеством родов, и Вера, опасаясь излишнего внимания к психике, непривычными губами выдавила:
