Вита поняла, что любит своего отчима, Павла Сергеевича, дома, в среду, за чаем. Она подносила ко рту кружку, запивая кекс с изюмом, когда ее осенило, что человек, притулившийся к столу и мирно читающий бумаги, – ее жизнь, ее воздух, и она не может без него существовать. Вита глотнула и поставила кружку. Ничего не изменилось в их уютной маленькой квартире на Пресне – стена кухни, холодильник, сахарница с серебряной ложечкой, абажур, вечерние тени на мебели и стенах. Ошеломленная Вита несколько минут сидела, свыкаясь с открытием и недоумевая, отчего произошла перемена. Тем временем Павел Сергеевич задумчиво грыз шариковую ручку, подчеркивал в тексте, по преподавательской привычке, неудобоваримые слова и говорил Наталье Борисовне, Витиной маме:
– Нет, все-таки галстук у этого адвоката… экзотический. Человек с таким галстуком как-то, право слово, сомнителен.
– Может, у них принято, – вздохнув, пожала плечами Наталья Борисовна и еще мокрой от мытья посуды рукой – так, что блик от лампы подсветил костяшки пальцев – придвинула медовую вазочку.
– Не знаю. – Ореховые глаза отчима засмеялись. – Ни судья, ни прокурор шутовские колпаки не носят. Зачем же адвокату галстук с попугаями? Представляешь, я в институт приду? Студенты яйцами закидают… а он с милицейскими разговаривает. Какое к нему отношение у офицеров внутренних дел? Должен быть всем своим в доску…
Над семьей тяготел старинный процесс о захвате родственниками комнаты Павла Сергеевича.
Наталья Борисовна, не любившая судейской тематики, покачала головой, и уголки ее бесцветных губ уныло дрогнули вниз, как весовые стрелки.
– У них столько специфических тонкостей… это как люди с другой планеты.
Павел Сергеевич, полыхнув бумажным глянцем, перевернул лист.
– К сожалению, с нашей.
– Пятно посадишь, – предостерегла Наталья Борисовна. – Убери.
Павел Сергеевич негромко рассмеялся, и Вита, очнувшись, обнаружила, что его приятный смех электрическими разрядами пробежал по позвоночнику и что ей хочется нежиться в его смехе и щуриться от удовольствия.
– Да уж… мне тут работу сдали. Каких только нет на ней отпечатков! Стаканы, рюмки, кастрюли… энциклопедия посуды отметилась.
– Значит, занимались всерьез, – усмехнулась Наталья Борисовна. – Долго и вдумчиво.
– Если только…
Вита допила чай, звякнула чашкой и встала. Надо было спрятаться, переварить открытие в одиночестве, понять, что происходит и что делать.
– Уже? – встрепенулась Наталья Борисовна. – Возьми печенье…
Наталья Борисовна была заботлива с дочерью, и Вита благодарно принимала заботу, но сейчас ее кольнуло угрызение совести: она совершила вероломство; захватившее ее наваждение сильно, необратимо и принесет маме боль… и еще, мама сегодня некрасива. Мысли были так необычны, что Вита испугалась.
– Расскажи, что на объекте, – настаивала Наталья Борисовна. – Интересно.
Вита, будущий дизайнер, подрабатывала с приятелями проектами квартир. На «объекте» в Марьиной Роще они воплощали свои идеи – с помощью бригады ремонтников.
Павел Сергеевич – в знак согласия, что ему интересно, – поднял на Виту глаза, в которых заискрился золотистый свет абажура. Вита утонула в их глубине, судорожно вынырнула и отвернулась.
– Гостиная подготовлена под отделку, – стала рассказывать она. – Бетонная коробка отшлифованная. Оказалось, красиво! Пористый бетон… лаконичный… серый… брутальный. Даже просится так оставить.
– Боюсь, клиенту вашему не понравится, – возразила Наталья Борисовна недоверчиво. – Он же из этих… из крутых? – В ее голосе прозвучала брезгливость, и Вите пришло в голову, что мама несовременна. Она сама не жаловала крутых, а от безумного клиента они успели изрядно натерпеться, но мамин тон грешил ребяческой наивностью.
– Идея появилась, – продолжала Вита. – Я на подоконник поставила стеклянную вазу. Прозрачное синее стекло, толстое. За окном фонарь, и в вазе свет преломляется, как входишь – бросается в глаза, здорово. Бетонная пустота, и синее стекло горит. А теперь думаю по стенам пустить лиловый и зеленый… цветами какими-нибудь.
– Ох, намудрите вы там, – насмешливо протянул Павел Сергеевич, снисходительно улыбнулся, а Вите почудилась нежность в его лице, и стало еще страшнее. – Клиент поселится и через год шизофрению получит.
– Не получит. У клиента нервы крепкие.
Она вышла и в коридоре остановилась у зеркальца с парфюмерными флаконами. Пригляделась к отражению и убедилась, что все свежо, красиво, соразмерно – молодое лицо, сияющие глаза, чистая футболка, аккуратная прическа… в сравнении с мамой ее внешность несомненно выигрывала, но, отогнав предательское впечатление, Вита пыталась разглядеть печать морока – хоть какие-то следы – и не находила ничего. Все казалось прежним: душистые пузырьки, щелкающая бамбуковая занавеска, хрустальное бра – и Вита сделала вывод, что нельзя верить глазам, потому что мир уже был другим.
На кухне продолжался разговор.
– Конечно, хорошо бы комнату отсудить, – проговорил мечтательно Павел Сергеевич. – Мы бы туда переехали, Викушу в квартире оставили…
Ему хотелось быть правильным отчимом, как положено у приличных людей, и предлагать падчерице лучшее, но Наталья Борисовна не оценила его великодушия.
– На старости лет в коммуналку, – возразила она жалобно. – Всю жизнь хотела: если доживу до старости, в своем углу. Она молодая, ей флаг в руки…
– Ладно, – сказал Павел Сергеевич, шурша документами. – Пока делим шкуру неубитого медведя.
Супруги согласно помолчали.
– Влюбилась, похоже, – проговорила Наталья Борисовна приглушенно.
– Чего-чего?
– Влюбилась, говорю, не иначе. – Вита замерла, услышав мамино предположение. Отражение вздрогнуло, сморщилось и жалко поморгало мышиными глазками, а Наталья Борисовна, не видя реакции дочери, продолжала ласково: – Я, когда в молодости влюблена была, тоже, помню, лиловые цветы рисовала…
Поздним вечером, когда рассосались пробки, за Витой заехал ее молодой человек – Максим, и они поехали кататься по ночной Москве. Максим вечерами трудился в автосервисе и ездил на автомобилях, которые в данный момент доводил до ума. Сегодня он оказался на очередном монстре – черном, хищном, матово-блестящем.
– У тебя нет совести, – сказала Вита, деликатно отводя дверцу и с опаской проникая на переднее сиденье. – Если остановят, ей-богу, скажу, что незнакомы. Ты левый таксист.
Она шутила, но Максимова манера обращения с чужими машинами ее беспокоила всерьез.
– Не остановят, – сообщил Максим, улыбнулся своей неуязвимости и плавно, ювелирно маневрируя в придворовом парковочном хаосе, выехал на улицу.
