Глава первая
– Предательская благочинность – Маята Куяна – В «умном квадрате» – Срыв поимки антигурмана – Начало эксперимента
Не плачьте, козявки, только сок чуток выжмем! (Пословица)
Скудна рука дающего (Татуировка на ягодице)
Сорвался в бездну разума (Эпитафия)
И ведь ничем, ну совершенно ничем этот воскресный июньский денек не грозил выделиться из череды ему подобных. День как день, утро как утро, ни малейшего намека на грядущее зловещее событие. Словом, утро этого памятного денька в городишке почти никого не насторожило. Почти!..
Пала роса, все также пьяняще и терпко благоухала листва тополей, разила аптекой буйная полынь, совсем нетерпимо зловонили свалки и помойки, где шумно ссорились воробьи, с брезгливым изяществом завтракали кошки. Объедая зелень в палисадниках, слонялись коровы – ведь всё запахано, даже солончаки и Сорочья поляна, так славная до этого дармовой глиной, вот и паслись теперь бурёнушки на улицах да меж шпал на железке, но там опасно, начетисто – владельца часто штрафуют.
У магазина, коротая время в очереди за молоком, старухи слушали очередной вещий сон подружки-Кулюшки: «Ну, уж нет, девоньки! – страстно вещала она. – Нет уж, свиньи на мотоциклах, да колоннами, да с хоругвями к добру никогда не глянутся. Да еще ведь и клушка третьего дня петухом голос подала! Ох, не к добру все это, ох, не к добру!..». «Девоньки» слаженно кивали и уже настороженно осматривали окружающее, пока еще так предательски благочинное.
А здесь бранились два соседа – из-за Тямки, звонкоголосой, неумолчной собачонки, только что погибшей. Ночной брёх её и стал ей приговором – недоспавший сосед предложил аппетитнейшую котлетку, мастерски начиненную заряженным конденсатором. И вот вчерашние друзья, половчее ухватываясь за грудки, сквернословили и примерялись, что же эффективнее – лбом в нос или коленом в пах.
Неподалёку же, третий день кряду, веселилась свадьба. Проникновенные, идущие сердцем песни в исполнении Анны Герман, были усилены аппаратурой настолько, что знобило телеграфные столбы и стаканы в ладонях, под наседками лопались яйца, а ошалевшая кошка, подняв пыль на чердаке забегом протеста, шагнула в колодец.
…И ведь всё вроде как всегда, заключал Куян, присаживаясь на родное крылечко после прогулки за хлебом, всё вроде бы, а что-то не то. Он крепко задумался, яростно выкусывая заусенцы. И как только выткать из мельчайших лоскутков снов, примет, предчувствий, так его будоражащих некую цельность, как? Он ойкнул, куснув заусеницу едва не до мяса. Не-ет, я так чокнусь, крепко потер он шею, надо с кем ни то посоветоваться.
– Баушка! – крикнул он в сенцы. – Степановна! Собери-ка мне, золотце моё, десятка полтора яичек, я ребятам снесу в «умный квадрат».
– Опять, опя-аать полна пазуха докуки, – ворчала супруга, – только нечего взять в руки. Лишь бы со двора убёгнуть, наскипидарился, опять что-то приблажилось.
– Да ладно, ладно тебе, баушка, тут же ведь и обернусь.
– Ой-ё-ёй, седьмой ведь десяток стучит, а всё, как мальчонка, бегаешь, ладно ещё не верхом на прутке. Нет бы какую качель изладить на дворе внучатам. Столбушек-то у забора на пасынок подвязать какой уж день сулишься, а-а? Упал ведь забор-то, хозяи-ин! А-аа, – махнула она рукой, позёвывая, – всё ведь на вей-ветер. Побёг, побё-оог заполошный, наторгует нынче снова мякиша у кукиша…
«Умный квадрат» располагался за городом, здесь обитали климатологи, именно так они все представлялись. Стоянку ихнюю ограждал забор из поставленных встык автофургонов, автобусов и прочих спецмашин. Тоже чего-то мутят, мытари царя небесного, отмечал Куян, какие же они к черту климатологи, коль даже дождичка на завтра угадать не могут. И вздыхал снова маятно на ходу, вздыхал, ох, не то что-то, ох, не то!
«Куяна» ему впаяли ещё в детстве, за не по годам рассудительность да сходство с премудрым дедушкой Куяном, кто просиживал тогда на завалинке дни напролёт, всесезонно обмундированный в шапку и пимы с кожушком. И ещё одна кликуха за нашим Куяном числилась – «Гусак», но это уже из обидных, за дефект, за долгий нос, что явно на двоих рос. Матушка его покойная бывало, говаривала шутя, долгота, дескать, эта затем, что суюшка сынок её несусветный. Ну, а изначально наш дошлый Куян наречён был Михаилом, признан законным сыном Авдея Поспелова, потомственного станичника, чья зажиточность после расказачивания-раскулачивания определялась топором на семь дворов да в в один кафтан троих согнанием. Что и отвалил наследникам.
Куян на всё это не сетовал, потребностей он был самых скромных, определяя быль свою хожалым аршином – был бы хлебушка край, а уж с ним и под елью рай. Подтверждал эту установку даже его домишко – балаганишко с одним оконцем на улицу, стены же были наглухо задрапированы темной толью. Как слепил его Куян после войны, так боле рук и не прикладал, как и ко всем прочим изгородям-сараюшкам. Баушка было кой-когда начинала гневаться, но скоротечно, так как у Мишеньки её находился пусть однообразный, зато безотказный ответ, заявлял с придыханием шельма, что, мол, превыше всего на свете для него она, Александра Степановна, радость глаз его вековечная, всё же прочее для него пустяки тленные. И мог так, зараза, объявлять многажды на дню, с неподдельным восхищением в глазах и в голосе восторженностью, хоть трезвым, хоть не совсем, но всегда на одной ноте: «Пр-р-рревышше всего!» и ваших нет. Работал же Куян последние, едва не сорок лет, в редакции местной газетки «Заветы Ильича» – шоферил.
– О-оо, Михаил Авдеич, да с харчем! – пододвинул ему винтовой табурет Пеонов, его добрый знакомый.
– Ну, располагайся поосновательнее, – он подмигнул оператору.
– Чтобы не упасть ежель что…
Щёлкнул тумблером и попросил:
– Второй, второй, дай-ка смещение на два градуса…
Салон их спецфургона был донельзя напичкан всевозможной аппаратурой. Моргали красные и зелёные глазки, на ряде телеэкранов нынче почему-то просматривались разнообразные места городка, вплоть до интерьеров квартир.
– Так поведай-ка нам, Михаил Авдеич, как ты за малым этот раз шпиёна-диверсанта не пымал, – Пеонов обернулся на секунду и вновь вертанулся к приборам, стал быстро покручивать-потрагивать разные ручки-копочки. – Расскажи, дядь Миш, не томи, ну будь ласка, а то нас больше подпитывают сомнительными слухами.
– Да ну тебя, Николай, – застенчиво отвернулся в оконце Куян, – скажешь тоже, распредвал-твою мазь, «шпиё-ёон», там делов-то.
Но после повторной просьбы ломаться не стал, обсказал всё как было. Дело же было так. Случилось как-то ему в отсутствии Александры Степановны обедать в столовой. Кушал он себе рассольник – всегдашние ополоски – примеривался к жёсткому без запахов шницелю, сообразно угнетённому аппетиту уныло осматривал убогий зал. Повёл взглядом в который круг и остолбенел. Через столик от него измождённого вида мужчина разминал и крошил себе в рассольник папиросы, затем высыпал всю соль и перец, вылил туда же компот, воровато покосился на огнетушитель. Надо ли говорить, что уже через секунд двадцать Куян сидел за его столиком, поёживаясь от охотничьего трепета, а ещё через минуту бежал к машине за солидолом и электролитом. За его отзывчивость мужчина – Куян как-то сразу нарёк его Обезжиренным – подарил ему диковенную исповедь.
