Радости и горести полёта в стихах Бориса Сусловича
«Разбег» – книга выстраданная, вымечтанная, между нею и предыдущей книгой поэта временной отрезок в семь лет. И всё же автор включил в новый сборник всего шестьдесят семь стихотворений – по количеству прожитых лет. Такая высокая требовательность дорогого стоит.
Стихи Бориса Сусловича в полной мере обладают обязательным для поэзии свойством – связывать обыденное и сакральное, прозревать в явлениях нашего материального земного существования – инобытие, за физикой видеть метафизику.
Для этого поэту достаточно бывает просто поднять глаза вверх – к звёздам, которые оказываются удивительным образом похожи на людей:
Вокруг такая тишь —
Слышны на небе звёзды.
Средь полуночной тьмы
Их, как сельдей, набито
От носа до кормы,
От юта до бушприта.
(«Прогулка»)
Среди пассажиров автобуса он видит не просто людей, едущих на работу или по иным делам, но возможных свидетелей прихода Мессии. Они не готовы к этой встрече, более того, она им, полностью погруженным в обыденную житейскую суету, не нужна («Им не нужен реальный кумир. / Нужно лишь ожидание встречи»), но взгляд поэта видит картину сверху не только в пространственной, но и во временной перспективе: все мы вписаны в исторический контекст, и встреча неизбежна. Так мыслит человек, живущий на Святой земле, недалеко от вечных стен Старого города, Золотые ворота которого остаются замурованными с 1541 года, чтобы через них в Иерусалим не мог во второй раз прийти Мессия. Но это всё – телесные, внешние приметы, а душа поэта, конечно же, обитает в некоем другом, идеальном мире – вне времени и пространства. Так же, как герой Венички Ерофеева стремился в Петушки – место, «где не умолкают птицы ни днём, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин», так и лирический герой Бориса Сусловича тоскует о своей «Инонии»:
…Лишь в мартобре повсюду валит снег
В стране, не обозначенной на карте.
(«Неделя начинается дождём…»)
Сигналы из другого – тонкого – мира настигают поэта везде, эти ощущения очень трудно выразить обычным земным языком, но Борис Суслович пытается, и ему удаётся:
* * *
Мы по-детски доверчиво спали.
Неожиданно рядом возник,
Никому не мешая вначале,
То ли свет, то ли звук, то ли миг.
Все мгновения сцеплены были,
Но одно из них выпало вдруг
И растаяло облачком пыли:
То ли миг, то ли свет, то ли звук.
Было что-то спросонья задето,
Чему даже названия нет.
На полях сновиденья помета:
То ли звук, то ли миг, то ли свет.
Если вдуматься, приведённые выше стихи описывают состояние, которое принято называть визионерским опытом.
Три главных темы разрабатывает автор: Время, Память, Преображение.
Время – самая загадочная и непостижимая категория реальности. Человеческий ум не в силах его понять, но поэт может ощутить его, буквально поймать, застигнуть врасплох:
Только вытяни руку вперёд —
И почувствуй, как время идёт,
Как мгновения строятся в ряд,
Суетятся, толкутся, галдят.
(«1986. Аня»)
А главное, он может передать это ощущение читателю:
* * *
Шорохов нет и в помине,
Только мотор дребезжит…
Ночь. Посредине пустыни
Медленно движется джип.
Притормози наудачу,
Выйди на вольный простор.
Кажется, прошлое прячут
Камни разрушенных гор.
Кажется, жизни начало —
Брызги на Млечном Пути.
Только что время стояло
Здесь, но успело уйти.
Прекрасен образ пустыни как вольного простора, где камни не просто камни, а частички разрушенных гор (читай – останки, следы великого прошлого). Здесь смыкаются время и память, и человек может ощутить одно через другое.
Недаром именно в пустыню уходили пророки, пытаясь постичь Божественную волю. До сих пор в русском языке глухое место, где живёт отшельник или находится небольшой малонаселённый монастырь, называют пустынью.
Но пустыня ведь понятие не только географическое. Буквально «пустыня» означает пустое место, т. е. место, где отсутствует – что? Наверное, что-то важное, необходимое для жизни. Например, любовь, взаимопонимание, эмпатия. Наш мир часто оборачивается для тонко чувствующего человека пустыней человеческих сердец… Но и в таком мире поэт должен не просто жить, но – творить, создавать мелодии пустынных песен, таково его предназначение:
Шатаясь, брести на восток
По самой безлюдной планете,
В ноздрях – раскалённый песок,
В ушах – обжигающий ветер,
В глазах – пеленой – миражи,
И путь к ним, по счастью, нетруден…
(«Вспоминая Экзюпери»)
Время тесно связано с историей – в человеческом обществе время измеряется историческими событиями. Настоящий поэт так же легко перемещается во времени, как и в пространстве:
Мы рассуждаем в центре Тель-Авива
О пушкинской «Истории Петра»,
Как будто временная перспектива —
Прилипчивая детская игра,
Раскачанные памятью качели,
Которые по времени скользят.
И нас толкают башни Азриэли,
Перенося на триста лет назад.
…Морским узлом завяжется минута.
На абордаж пойдёт российский флот.
И нас толкают паруса Гангута,
Перенося на триста лет вперёд.
(«Качели»)
А история – это уже память. И не только личная (в книге, конечно же, есть стихи, посвящённые близким и друзьям), но и историческая. В этом отношении Борису Сусловичу повезло, он – наследник двух богатых национальных культур, каждую из которых имеет полное право считать своей, родной. Духовное родство бывает ближе кровного, и, читая «Разбег», можно понять, кто духовно близок поэту, чьи трагические судьбы не отпускают его, чей пепел стучит в его сердце. Это Соломон Михоэлс и Перец Маркиш, Антуан де Сент-Экзюпери и Осип Мандельштам, Иннокентий Анненский и Борис Слуцкий, Георгий Эфрон и Януш Корчак, Ярослав Смеляков и Михаил Булгаков.
И, конечно же, Пушкин. Пушкинская тема разработана с очень интересного ракурса: о последнем эпизоде жизни великого поэта читателям рассказывает не только сам Пушкин, но и почти все причастные к нему действующие лица – Николай, Бенкендорф, Наталья Николаевна, Дантес. И хотя говорят они по очереди, голоса гармонично сливаются, и мы слышим их как хор древнегреческой трагедии. В этой истории нет победителей, здесь все – жертвы. Каждый персонаж переживает свою драму, даже главный злодей, убийца поэта, предстаёт фигурой страдающей: он, сделавший, по его мнению, всё правильно, тем не менее до конца жизни несёт на себе клеймо преступника, наказание настигает его в семье, в собственном ребёнке. Конечно, это только справедливо, но, как ни странно, и таких, как Дантес, становится жалко, «ибо не ведают они, что творят…» В таком взгляде на трагическую кончину любимого поэта видится мне следование главному пушкинскому завету – призывать милость к падшим.
Глубокое проникновение в сущность своих героев, даже слияние с ними, приводят нас к теме преображения. Как зерно должно умереть в пашне, чтобы достичь цели своего существования – возродиться в колосе, так автор должен умереть в герое, чтобы тронуть сердце читателя. Борису Сусловичу удаётся это не только с человеческими персонажами. Также полноценно он перевоплощается, например, в чайку, взлетающую над утренней Темзой:
