Стояла ночь, тихая, звездная. Луна, глядящая в окно, напоминала кусок сыра. Тот самый, что лежал сейчас в дорожном мешке под головой Репкина. Помимо сыра там имелись изрядно подсохший каравай, две головки лука и морковь. Последняя была столь огромна, что лежать на ней было неудобно, и Репкин, прикопав мешок поглубже в сено, вздохнул. Хотелось бы запасти мяса, но увы, дед с бабкой мяса не ели. Это стало второй причиной, по которой он решил пуститься в бега.
Первая была посерьезней, и с ней Репкин за прожитые годы так и не смирился. «Ну ничего, — сказал он себе, — сейчас немного вздремну и перед рассветом двину отсюда, только меня и видели». Он повернулся на бок, закрыл глаза и провалился в сон — усталый организм отключился в одно мгновение.
— Репкины, подъем! — разбудил его зычный голос деда. Голосом дед не ограничился, принялся колотить палкой по металлическому тазу, висящему на заднем дворе. — На прополку ста-но-вись!
«Опять не успел, — тоскливо подумал Репкин и пополз к лестнице, ведущей вниз. Спросонья промахнулся ногой мимо перекладины и брякнулся на кучу соломы, подстеленной специально для этой цели.
«Надо бы добавить, — подумал он, потирая ушибленный бок. От частых приземлений солома слегка слежалась. — Так, стоп, — одернул он себя, — какое «добавить»? Я ведь ухожу». И поморщился, осознав, что повторяется.
— Явился, — мрачно поприветствовал его дед, переложив палку из одной руки в другую. — Встань в строй!
Наверху шеста, возле которого он стоял, развевался зеленый флаг с желтой заплатой посередине, которая должна была по задумке деда изображать путь к светлому будущему — гигантской репе, которую тот мечтал вырастить, чтобы вознести свою фамилию до небес. Пока до небес возносился только флаг, а репа, как назло, урождалась мелкая и страшненькая, не реагируя ни на удобрения, ни на рыхления, ни на заклинания из сборника «Волшебная тяпка». Остальные овощи перли как не в себя, и дед не терял надежды, выпуская домашних с огорода только чтобы поесть, поспать и справить нужду.
Оттеснив сестру Фёклу, Репкин втиснулся между ней и бабкой и под суровым дедовым взглядом застыл по стойке смирно.
— Итак, домочадцы, поприветствуем новый день! — рявкнул глава семьи. — Запе-вай!
Повторяя за остальными слова семейного гимна, Репкин внезапно вспомнил о тех далеких временах, когда все было просто и легко — овощи в огороде росли сами собой, бабка занималась кухней, сестра — куклами, а с дедом можно было ходить на рыбалку и даже иногда на охоту. Теперь ружье продано, от былой свободы нет и следа, а виноват во всем заезжий геолог. Ну что ему стоило пройти мимо?
Репкин помнил тот день смутно, по причине малолетства детали в памяти не отложились. Зато запомнилась широкая мозолистая ладонь и фраза «Здаров, мелкий! Как звать?» Потом этой самой ладонью геолог яростно рубил воздух, рассказывая за столом о своих приключениях. Старики ахали, смотрели с восторгом, а крошечная сестренка весело смеялась.
Вот тогда, за ужином, дед и заразился идеей прославиться в веках. «С такой фамилией надо репу выращивать, а не огурцы с помидорами. Ого-го будет репа!» — ляпнул геолог, и жизнь семьи перевернулась с ног на голову. Огородные работы стали главным занятием, даже от скотины дед избавился, чтобы не отвлекала. На вырученные деньги нанял колдуна-селекционера, но то ли тот оказался с браком, то ли на земле и впрямь лежало проклятье, но никакой великой репы, несмотря на усилия, не уродилось.
Выгнав колдуна, дед приступил к покорению вершины собственноручно, точнее — руками домочадцев, коим теперь и полагалось, проникшись идеей, бежать вперед, уподобившись ломовым лошадям.
И чем больше времени проходило, тем чаще Репкина-младшего посещала мысль о побеге. «Сдохну я тут, — думал он каждый вечер, забираясь на сеновал, — как есть сдохну, если не уйду. Нет, ну а что, если тот геолог мог вот так запросто бродить по белу свету, значит, и я смогу. Чего сложного?»
За пределами забора, отделяющего огород от внешнего мира, Репкин не был очень давно. Вдалеке виднелась темная полоска леса, до нее нужно было пройти лугом — зеленая гладь травы колыхалась на ветру, звенела цикадами. Казалось, перелезь через ограду — и вперед, но что-то всякий раз останавливало. Днем не было времени, ночью — сил.
Допев последний куплет, Репкин выслушал напутственную речь деда, призванную вдохновить на трудовые подвиги, и отправился полоть делянку №9, к которой был прикреплен.
«Сбегу! Сегодня обязательно! — сказал он себе, яростно выдирая бурьян. — Спать не буду ложиться и сбегу!»
Эта мысль придала сил, и привычная усталость нехотя отступила.
— Молодец, — похвалил дед, когда Репкин закончил прополку. — После завтрака займешься огурцами.
Время до вечера тянулось бесконечно. Усталость накапливалась. Чувствуя, что история снова может повториться, Репкин бодрился как мог — после ужина пробежался вокруг участка под предлогом проверки всходов, получил за это одобрение, лейку и приказ полить делянку сестры, «раз уж силы девать некуда».
На сеновал притащился без ног. Рухнул и уснул бы тут же, но зловредная морковь, об которую треснулась голова, прогнала сон. «Ну уж нет! Хватит! — мысленно воскликнул Репкин. — Доколе мой свободный дух будет заперт на проклятущем огороде?!»
Он выглянул в окно, увидел, что свет в доме не горит и, вытащив из соломы сумку, рванул к лестнице. Кубарем скатился вниз, вышел на улицу и замер, прислушиваясь. В траве стрекотала живность, ночная птица, ухнув, пролетела над головой… «Ну вот и все, — подумал Репкин, — прощай, дом».
Выскользнув в огород, добежал до ограды, перелез на ту сторону и припустил вдаль.
Луговая трава холодила ноги, ветер трепал волосы, пахло сыростью и чем-то незнакомо-манящим. «Так пахнет свобода», — подумал Репкин и остановился, чтобы бросить последний взгляд на место, что все эти годы было ему домом. Отсюда, издалека, огороженное забором хозяйство выглядело крошечным — маленькая заплатка на бесконечном зеленом поле. — Надо же, — подумал он, — а казалось таким большим. Ну и ладно», — развернувшись, он продолжил путь к лесу.
Свобода пьянила так, что даже спать расхотелось. Раскинув руки в стороны, Репкин бросился вперед, воображая себя птицей, и, переполненный счастьем, завопил:
— А-а-а!
— У-у-у! — ответили ему из леса, до которого он почти добежал.
Репкин остановился, вглядываясь в темноту между деревьями, приветливо мигающую красными огоньками глаз.
— А чего я, собственно, тороплюсь? — спросил он себя, вытирая со лба холодный пот. — Можно ведь и в траве заночевать. А как солнце взойдет, тогда в лес и отправлюсь. Наверняка там ничего страшного. И не глаза это никакие, а гнилушки коряжные. Еще напорюсь в потемках… Да ну их, — он стянул с плеча мешок и уже собрался прилечь, когда услышал шорох, словно кто-то длинный и очень здоровый подбирался к нему в траве. — А-а-а! Змей! — воскликнул он, заметался, а потом, подхватив мешок, бросился к лесу, рассудив, что отмахаться морковью от волков все-таки проще, чем от ползучих гадов.
