Корректор Р. (Р). А. Габдрахманова
Моё скромное дебютное произведение полностью светское…
Ты знаешь, Господи, что не бегу я от труда,
И также знаешь, что боюсь забвения,
Согласен, «як писок морский» моя неправда,
Надеюсь всё же на Твоё благословение.
Писать я начал очень поздно. Вначале к этому меня подвигли банальная нужда и лишения. К тому самому моменту я имел минимально-достаточный багаж житейского опыта. Отчаяния и разочарования сыграли немалую добрую роль. Я умудрился довести до разрушения два своих брака, потерять почти всех друзей, рассориться почти со всеми родными и близкими мне людьми… На десятый год своего малого, совокупно-легального и условно-легитимного предпринимательства, которое позволяло мне лишь, наверное, не умереть с голода, я съехал с последнего, снимаемого мной производственного помещения. После этого, да и во время спадов своего мизерного бизнеса, я работал наёмным рабочим, в охране, в столярке, на производстве и сборке корпусной мебели, фотографом, рассыльным, грузчиком, официантом. Однако это было лишь начинаниями, и они не продлевались более трёх месяцев каждое. В среднем я работал на каждой работе около полутора месяцев… Жизнь моя не стоила бы и ломаного гроша, если б я не заимел поддержку одной замечательной женщины, одной талантливой девушки и одной прекрасной девочки и не стал бы писать. Писать уже не от нужды и лишений, а по любви и из внутренней необходимости. Чувстводолга я испытывал и испытываю лишь только в отношении своего законного сына Валентина. Оно также как и вдохновение работает как плечо инвестора.
Первая из трёх вдохновительниц – это моя мама. Имея музыкальное образование, она хоть и не обучила меня игре на музыкальных инструментах, но приоткрыла мне дверь в удивительный мир музыкантов, композиторов, певцов через их жизнеописание. Например, я уяснил, что классических композиторов, с разным социальным происхождением многое объединяло. Их упорство, тяжелый труд, незыблемая вера вселяли в меня надежду… Мама привила мне истинную любовь к поэзии. Сначала тайно, потом, не скрываясь от домашних, она стала писать стихи, и я, наблюдая за этим процессом, увлёкся. Я также видел, как работал за письменным столом и мой отец. Почти так же, как и мать, он что-то писал, но тогда мне казалось, что его работы радуют лишь его самого. Как же я тогда ошибался… Технические работы отца были связаны с безопасностью новостроек – как многоквартирных домов, так и спортивных сооружений. Стихи же матери становились общесемейными и приносили разрядку всем нам и сразу. Атмосфера в квартире наполнялась самой настоящей победой. Было не важно: чего над чем, кого над кем, чего над кем и кого над чем – важнее для меня была атмосфера ожидания, атмосфера торжества по завершении писания и во время чтения.
Всё остальное время поделилось на периоды, когда мама писала и когда она не писала. Последнее же было пустым, напрасным – временем зимним и в лучшем случае временем сна и отдыха всего живого.
Вот отрывок из одного из последних стихотворений моей мамы:
Ушёл мой папа добровольцем на войну,
Когда в большой семье его родился пятый,
Ушёл, оставив пять детей
И молодую маму с маленькой зарплатой.
Погиб отец под Ржевом в сорок первом,
Нацистов пытка взять Москву не удалась,
В тылу самоотвержнном трудились взрослые и детки
Советские солдаты грудью защищали нас.
Все с нетерпеньем ждали Дня Победы,
Его встречали со слезами на глазах,
Было и радостно, было и больно,
Нам мамка прочитала похоронку в сотый раз…
Прекрасной девочкой-вдохновительницей являлась, является и будет являться моя дочь Ксения, которой я обязан. Обязан её появлению, обязан её бесценной улыбке ребёнка, наполненной неподдельной радостью, задором, счастьем, любовью, верой и надеждой. Про последние три добродетели один из знакомых священников сказал, что они равночестны, и обладание хоть одной из них является признаком жизни…
Третьей вдохновительницей являлась и является – XYZ.
Лишь в тридцать лет я написал свой первый стих. Стихи я писал тогда не ради денег, не от нужды или лишений; писал я для себя, в какой-то из очередных мелких, пустых, как теперь кажется, кризисов. Возможно, финансовых, но, как правило, больше любовных. Примером этого раннего творчества является стих:
Весна
Отправляемся на прогулку,
после печенья на пиве,
И застигнутые от дождя врасплох,
Просыпаемся и мы, и саламандры,
Снующие в прошлогодней крапиве.
Лето
Выйду рано поутру в поле,
И первому же ветру в любви признаюсь.
Надышусь берёз, полыни,
И за былую нелюбовь искренне покаюсь.
Осень
Осины высокие в глубоком декольте,
Их листья кружит листья во дворе,
Потому что свои волосы до пояса,
Осень поменяла на стрижку каре.
Зима
Слякоть. Гололёд.
Не пожелаешь худому другу.
Терпеливо жду метель, пургу и вьюгу,
Верю в них,
как в моей молодости Грааль.
Он приходит всегда —
мой любимый февраль.
А сколько было написано перед тем, как я приступил к повести… Был рассказ «Троетопольский мужской монастырь», через год после написания которого я прочитал рассказ другого неофита. Герой того, другого рассказа приятно удивлялся от его первого посещения мужского монастыря и общения с его обитателями. Описания того автора были похожи на мой рассказ, как отксерокопированные копии. Удивлённый этим сходством, я посмотрел на дату издания сборника. Рассказ тот был издан за десять лет до моего рождения… Мой же рассказ был сожжён.
Второе моё произведение имело англоязычное название «Goldenhammer» и писалось около двух лет. Я обещал написать его во что бы то ни стало своей тогда очередной музе. Обещание это я не сдержал, а муза та, похоже, даже не заметила моего несдержанного слова.
Главным персонажем того произведения был Дмитрий – простой электрик, получивший в наследство от своего двоюродного дяди лишь коробку слайдов и набор инструментов. По иронии судьбы, это наследство изменило жизнь Дмитрия до неузнаваемости. Вначале он впал в уныние от «высшей несправедливости», затем стал педантично разбирать все наследство. Увлечённый разбор слайдов впоследствии привёл Дмитрия в мир профессиональной фотографии, где он стал экспертом некоммерческого фото.
Среди инструментов в коробке он обнаружил необычный молоток, с виду похожий на автослесарный. Однако якобы латунный молот оказался из чистого золота высшей пробы, весом в 250 гр., покрытый тонким слоем неаффинированного золота. Смятения и лихорадка мучительно изматывали Дмитрия, буквально подрывая всё его здоровье. Вскоре у него проснулся интерес к своему дяде. На некоторое время он превратился в следователя: делал запросы в инстанции, встречался с родными и близкими людьми дяди. Он выяснил, что этот молоток – часть золотого запаса, история которого была кровавой и запутанной. Золото переходило от одного хозяина к другому, мистически влияя на судьбы их обладателей. Большевики-троцкисты экспроприировали его у священников, затем оно оказалось у офицеров Каппеля. Ещё чуть позже золото вновь забрали себе красноармейцы. В конце концов, это золото похитили воры у нацистов в годы В. О. В. Одним из этих воров и был не кто иной, как дядя Дмитрия – Александр Борисович, поменявший тогда всю свою жизнь. Он посвятил всего себя изучению истории края. Сам же Дмитрий вернул золото Церкви и принял монашеский постриг.