Конечно, он сейчас в пивной. Где еще может настоящий мужчина согреться в холодный ветреный день? Ведь не дома же, возле собственного очага?
Нет, такие люди, как Том Конкеннан – Мегги готова голову дать на отсечение, – не станут сейчас торчать дома!
Наверняка ее отец сидит в пивной у Тима О’Малли, в гуще друзей и смеха. Он из тех, кто любит и посмеяться, и погрустить, и предаться несбыточным мечтам. Может, кто-то и назовет его сумасбродным, шалым, только не Мегги, нет!
На своем грохочущем грузовичке она сделала последний поворот перед въездом в деревню Килмихил и вот уже едет вдоль безлюдной улицы. И немудрено, уже давно прошло время обеда, да и вообще не до пеших прогулок в такой день, когда с Атлантики мчится на всех парусах зима, словно вихрь из ледяного ада, и весь западный берег Ирландии содрогается от холода и не чает возвращения весны.
Среди припаркованных возле пивной автомашин Мегги заметила и видавший виды «Фиат» отца. Да, в пабе у Тима О’Малли сегодня яблоку негде упасть! Она поставила свой грузовик как можно ближе к входу в пивную, зажатую между такими же небольшими домами в одном ряду с магазинами.
Пока Мегги шла к дверям, ветер чуть не сбил ее с ног, заставив ежиться под курткой с подстежкой из овчины и как можно ниже натянуть шерстяную черную шапку. Щеки у нее тут же зарумянились. И что особенно неприятно – в воздухе, несмотря на морозный холод, явно ощущалась сырость. Будучи дочерью фермера, Мегги могла с легкостью предсказать, что к ночи как следует подморозит. Нет, она просто не в силах припомнить такого отвратительного января, как нынешний, с какой поистине дьявольской настойчивостью пытается он остудить своим ледяным дыханием все графство Клер!
Мегги прошла мимо магазина, отгороженного от улицы небольшим палисадником, с кустами и цветами которого жестоко расправились мороз и ветер. То, что осталось там от зелени, стало грязно-черного цвета и беспомощно распласталось по раскисшей земле.
Ей было страшно жаль несчастные растения, однако новость, с которой она спешила к отцу, настолько радовала и согревала, что казалось странным, отчего все эти цветы не воспрянут сейчас, не зацветут, как с приходом весны?!
В пивной у О’Малли царило тепло. Она ощутила его, едва открыв дверь. Пахло брикетами торфа, горящего в камине, не совсем выветрился запах тушеной баранины с луком и картофелем – ее подавала на завтрак жена хозяина, худощавая Дейдр. В воздухе витали ароматы табачного дыма, пива и картофельных чипсов.
Первым, кого увидела Мегги, был Мерфи, сидевший за одним из небольших столиков, вытянув ноги. Приятным голосом он пел какую-то песню, подыгрывая себе на ирландском аккордеоне. Прочие посетители слушали его с большим вниманием, задумчиво склонившись над кружками с пивом. Песня была печальной, как все лучшие песни этой страны, нежной и скорбной, как тихие слезы любящих. В ней упоминалось имя «Мегги» и говорилось о том, что молодость не вечна.
Мерфи тоже заметил ее и слегка улыбнулся. Темные волосы то и дело спадали ему на лоб, и он, точно рок-звезда, откидывал голову назад, чтобы убрать их. Хозяин стоял на своем обычном месте, за стойкой. Это был человек-бочонок в переднике, который обхватывал его, словно подпруга конский круп. Лицо у него было широкое, все в складках, и глаза полностью исчезали в них, когда он смеялся.
Заметив Мегги, он не перестал протирать стаканы и не двинулся с места, поскольку был уверен: дочь Тома Конкеннана не совершит ничего такого, что могло бы нарушить обыденное и плавное течение жизни в его пивной, и уж во всяком случае не прервет исполнение песни каким-нибудь неосторожным словом или поступком.
Повернув голову, Мегги увидела Дэвида Райана, который попыхивал американской сигаретой, из тех блоков, что каждый месяц присылал из Америки его брат. Рядом сидела всегда степенная миссис Логан. Она что-то вязала из розовой шерсти, не забывая при этом отбивать ногой в такт песне. Был здесь и старина Джонни Конрой, улыбающийся беззубым ртом и державший в скрюченной руке такую же руку своей жены, в супружестве с которой состоял уже более полувека. Словно новобрачные, сидели они рука об руку, погруженные в мелодию песни Мерфи.
Телевизор над стойкой бара молчал, хотя был включен, и в нем безмолвно сменяли друг друга яркие кадры очередного английского сериала. Там, на экране, за огромным столом, в блеске свечей в серебряных подсвечниках, под легкий звон хрусталя, о чем-то энергично спорили люди в элегантной одежде и с аккуратными прическами.
И сами люди, и их заботы, и окружавшая обстановка были так далеки, так чужды тем, кто сидел здесь, в маленьком пабе, в зальце с закопченными стенами и поцарапанной стойкой. Легкое презрение к расфуфыренным персонажам из совсем другой жизни было для Мегги таким же естественным и само собой разумеющимся, как и слабая зависть. Уж если на нее, считала она, когда-нибудь свалится вдруг такое богатство – каким путем неважно, – но если все-таки свалится… о, она-то будет знать, как с ним поступить!
И тут она увидела его. Он сидел в углу зала, сам по себе, но вовсе не отдельно от всех остальных – просто он был здесь таким же предметом обстановки, как и стул под ним. Одну руку он положил на спинку стула, в другой держал кружку, в которой – она это хорошо знала – был крепкий чай с некоторой дозой ирландского виски.
Какой он у нее непредсказуемый человек – со всеми его неожиданными поступками, внезапными решениями, мгновенными поворотами! Впрочем, она неплохо изучила его. И никого на свете не любила так сильно и преданно, как своего взбалмошного отца, Тома Конкеннана.
Она подошла к нему, молча села рядом и положила голову ему на плечо.
Любовь к отцу согревала все ее существо, но никогда не обжигала. Он крепко обнял ее за плечи и дотронулся губами до ее лба.
Когда Мерфи закончил песню, Мегги сняла со своего плеча руку отца и поцеловала ее.
– Я знала, что ты здесь.
– И что я все время думал о тебе, Мегги, девочка моя?
– Я тоже думала о тебе, па.
Она откинулась на спинку стула и улыбнулась ему.
Он был совсем невысокого роста, но крепкого телосложения. «Как бычок-коротыш», любил говаривать он с громким смехом. Вокруг глаз у него собралась целая сеть морщин. Они углублялись и делались виднее, когда он улыбался, но от этого, как считала Мегги, становился еще привлекательнее. Волосы его, когда-то рыжие и густые, слегка поредели, седые нити все чаще пробивались среди рыжего пламени, словно тончайшие струйки дыма… Для Мегги этот мужчина представлял собой эталон самого потрясающего человека на свете.
И он был ее отцом.
– Па, – сказала она наконец, – у меня новость.
