Свете хотелось сказать «нет», но при виде пирога рот наполнился слюной. Слишком долго вокруг пахло съестным – а у неё во рту не было ни крошки.
К тому же Ульф хотел просто поговорить. И на берегу рядом с причалами было людно…
Ну не съест же он меня, подумала она. А потом быстро выдернула пирог из пальцев Ульфа.
Ногти на этих пальцах оказались толстыми, с тупо обточенными вершинками. Поднимались над подушечками пальцев закругленными на концах конусами. Полупрозрачно-серые, с черными прожилками, сгущавшимися к основанию.
– Иди за мной, – объявил Ульф. Добавил уверенно: – Не бойся. Со мной тебе ничего не грозит.
Кроме тебя самого, мрачно подумала Света.
Ульф, уже развернувшись, двинулся в сторону берега, прятавшегося за прилавками. Она зашагала следом, старательно сгибаясь в три погибели. И на ходу мучительно решая – есть прямо сейчас или не есть?
С одной стороны, в животе урчало. С другой – прежде чем приниматься за пирог, надо бы вытащить ватные диски, скрученные в трубочку и засунутые за щеки, так, чтобы лицо казалось одутловатым, а нижняя губа оттопыривалась…
Но не вытаскивать же их принародно. Вдруг она потом вернется сюда – а маскировочка-то уже провалена!
Подожду, мужественно решила Света. И глазом, который не прикрывала повязка, посмотрела на причалы – уложенные на сваи, напоминавшие мосты, уходившие в море. У каждого из них покачивались корабли…
Её взгляд вдруг наткнулся на поразительного красавца, шагавшего по причалу справа. Пара человек, шедших ему навстречу, резко подались в сторону, уступая дорогу.
Красавец был высокий, плечистый, с лицом, при виде которого сердце у Светы екнуло. Длинные белые волосы раздувал легкий ветерок с залива. Светло-голубую рубаху перетягивал затейливый пояс, на котором что-то посверкивало – драгоценные камни?
Он шагал размашисто. Одна рука небрежно брошена на рукоять меча, подвешенного к поясу…
Ульф, почуяв легкую сладость, что появилась в запахе идущей за ним девушки, обернулся. Бросил недовольно, заметив, на кого она уставилась незавязанным глазом:
– Это светлый альв. Красивый народ, но человеческим женщинам с ними лучше не связываться. А то могут потом найти мертвой, с вырванными зубами и глазами.
Света молча покосилась на оборотня – и торопливо шагнула вперед, снова переведя взгляд на красавца. Что-то не похож этот светлый на зверя…
Ульф вдруг оказался прямо перед ней, и она лбом наткнулась на его грудь. Рывком выпрямилась, глянула уже на оборотня.
Причем глянула сердито.
– Повязку поправь, – с каким-то нехорошим спокойствием сказал он. – Сбилась… и не заглядывайся на альвов. Никогда. Бабы забывают обо всем, если долго смотрят им в глаза. Особенно если на них нет охранного амулета. На тебе ведь нет?
Что же им позволяют ходить по городу, где этих баб полно, мелькнуло в уме у Светы.
– Не отставай, – уже приказным тоном добавил Ульф.
И, развернувшись, снова зашагал к полоске берега между двумя причалами.
Света, зло выдохнув, вернула на место полоску ткани, отрезанную от своей майки. Заторопилась следом. На красавца смотреть почему-то уже не тянуло…
У воды горела пара костров – и люди, стоявшие возле них, что-то готовили. Ульф миновал их, остановился, не дойдя до причала с левой стороны нескольких шагов. Даже не спросил – а с ходу объявил, развернувшись:
– Ты голодна. Ешь. Зелья в этом пироге нет, не бойся.
Света, хмуро глянув на него одним глазом, пальцем выковыряла изо рта ватные валики. Зажала их в кулаке.
И наконец откусила. Тесто оказалось кислым, жирным – но в середине шла сладенькая прослойка. Вкуснее всякого торта…
Ульф одобрительно кивнул, пробормотал:
– Когда человек ест, его сердце смягчается.
Знаток нашелся, сердито подумала Света, снова откусывая.
– Ну а теперь поговорим, – негромко объявил оборотень.
И зачем-то развязал кожаные шнурки, стягивавшие рубаху на горле. Затем рванул края ворота обеими руками, углубляя разрез, идущий от горловины вниз.
– Смотри. Вот гривна из серебра.
Света, снова откусив от пирога, который теперь казался ей до обидного маленьким, уставилась на мужскую грудь. Густо заросшую волосом того же грязно-молочного оттенка, что и грива на голове этого Ульфа.
Вокруг витого серебряного украшения, полукругом спускавшегося ниже ключиц, поросли не было. Словно оборотень выбрил себе там дорожку. Возле гривны тянулась полоса нежно-розовой кожи. Тонкой, как на только что затянувшейся ране. Выглядывала сверху и снизу, в точности повторяя очертания серебряного жгута…
– Я ношу эту гривну, не снимая, – ровно сказал Ульф. – Когда волк, живущий во мне, просыпается, серебро прижигает мне шкуру. И я снова становлюсь человеком. Поэтому не бойся – я никогда не причиню тебе боли. Никогда не обернусь волком рядом с тобой. Но это ещё не все. Есть люди, которые нас не терпят – и если они рядом, то кожа под гривной горит. Если женщина оборотня чувствует к нему отвращение – кожу жжет. Если она его ненавидит – кожу прожигает…
Он ронял слова спокойно, монотонно, а у Светы между лопатками почему-то поползли мурашки. И рука с недоеденным пирогом опустилась.
Это не жизнь, подумала она. Вечная пытка. Неужели это все правда?
Полоса розовой кожи вокруг серебряного жгута неприятно поблескивала на солнце.
– Поэтому оборотню трудно найти для себя невесту. Она должна быть смелой, не чувствовать к нему отвращения… не брезговать им. Но оборотню нужно найти себе жену именно из людей.
Почему, мелькнуло у Светы. Она вопросительно вскинула брови, глядя прямо в глаза Ульфа – янтарные, сияющие на солнце.
Оборотень слегка улыбнулся, приоткрыв клыки. Сообщил:
– Если оборотень сойдется с женщиной, у которой в роду когда-то был волк, то вместо детей у них родятся волчата. Просто волчата. Они никогда не заговорят, никогда не обернутся людьми. И оборотня, сошедшегося с женщиной, в жилах которой есть хоть одна капля волчьей крови, изгоняют из Ульфхольма. Потому что волк, обрекший своих детей на такую участь, не умеет владеть собой. Он легко может обезуметь – и содрать с себя гривну. А это опасно. Серебро зовет то человеческое, что в нас есть. Без него быть человеком слишком трудно. Иногда почти невозможно.
Глаза Ульфа горели оранжево-желтым огнем, черные пятнышки зрачков в них подрагивали, жмурились.
Как же они живут, эти оборотни, зачарованно подумала Света. Столько боли – и ведь сами идут на это…
А следом она одернула себя – что, если все это ложь? И вообще, он её выдернул из родного мира, как морковку с грядки! Нечего тут всякое зверье жалеть! О себе надо думать…
Только после этих мыслей ей вдруг стало противно, и она ощутила отвращение. Но к себе самой.
