«Первым восседал Матфей, епископ Альбанский, Божией милостью легат святой Римской Церкви, затем Ренальд, архиепископ Реймский, третьим Генрик, архиепископ Сенонский, с другой стороны – их соепископы…»[2]
Перечисление. Всего человек двадцать.
«Были также и магистр Альберик Реймский и магистр Фульгерий, и многие другие, которых было бы долго перечислять…»[3]
Перечислять, может, и долго. Но имена епископов звучали как музыка. Сашка уже выучила их почти наизусть.
И могла бы повторить. Может, с ошибками, но небольшими.
Второй урок – обществознание. Это самое «знание» давно превратилось в их классе в некую формальность. Учительница делала вид, что преподавала, а класс делал вид, что изучает. При этом каждый занимался тем, чем хотел. Каждый потихоньку изучал то, что ему нужно в данный конкретный момент жизни. Даже те, кому это самое «обществознание» надо будет сдавать на вступительных экзаменах в вузы, изучал его где угодно и как угодно, только не на этих уроках.
Кто-то просто сидел в Сети, лениво перекидываясь сообщениями в соцсетях.
Училка гудела где-то вдалеке, создавая фон.
К слабому преподавателю давно привыкли. Главное, никто не наглел и не шумел. Это ведь не просто школа. Гуманитарная гимназия. С углубленным изучением языков, литературы, истории и прочего. Люди собрались интеллигентные.
И родители соответствующие. Не бедные. Хороший, добротный средний класс родителей. С тенденцией к повышению.
Сашка – не исключение. Отец – бизнесмен. Успешный. Но он занимается бизнесом далеко. Очень далеко. Большую часть года он живет в Лондоне. С новой женой и сыном. Которому семь лет.
А ей, Сашке, скоро семнадцать.
Нормальная разница с братиком, которого вживую она видела всего один раз, а так – только в Интернете. Фото.
Но все это совершенно не относится к делу. А дело в том, что…
…«Кроме того, кажется нам подобающим, чтобы в качестве свидетелей здесь были упомянуты также и необразованные любители истины. Граф Теобавд и граф Нивернейский и Андреас де Бандиненто, с усерднейшим старанием выискивали наилучшее, исправляли то, что им казалось несообразным, и таким образом помогали на соборе…
…Итак, собору было угодно, чтобы решение, тщательно проверенное на оселке рассмотрения Божественных Писаний, соединенном, впрочем, с промышлением Папы Римского и Патриарха Иерусалимского и с одобрением Капитула бедных рыцарей Храма, что в Иерусалиме, было записано, да не будет предано забвению и путанице, чтобы верной дорогой рыцари удостоились вернуться к своему Создателю, чья сладость превосходит мед, с помощью того, за кого они сражаются, и да воюют они бесконечные веки веков.
Аминь»[4].
Сашка в который раз перечитывала распечатанные листы, которые достались ей.
Слава Богу, что они ей все-таки достались!
И не просто так, а из руки того… того…
Нет, Сашка пока даже самой себе боялась признаться, чему она рада больше – тому, что эта трудночитаемая распечатка все-таки попала ей в руки, или тому, от кого она получила эту распечатку.
Сердце Сашки пело.
На два голоса.
Первый голос выводил:
«Устав бедных воинов Святого града!!!
I. О том, как следует слушать божественную службу.
Вы, отказавшиеся от собственных желаний, и те, кто до конца сражаются вместе с вами ради спасения душ своих в рядах Великого Царя на конях и с оружием…»[5],
и так далее, и тому подобное, подробно, припевая все семьдесят два пункта.
А второй голос пел только одно имя, но на разные лады: «Андрей… Андре-е-ей, Андре-е-ей…»
Нет, она не влюбилась.
Она втрескалась по самые уши. Втюрилась. Втюхалась. Запала и пропала. Все, что интересовало его, быстро приобрело для нее особый интерес.
Все, что интересовало его, в одночасье стало для нее важнее всего того, что существовало до него. Важнее всех ее собственных интересов, каких-то детских попыток вписаться в этот враждебный и равнодушный мир.
Важным стало только то, что делал он. То, чем он занимался.
И она… Кому она могла рассказать о том, что готова делать все то, что важно для него? Белый плащ с красными крестами. Меч, копье, щит. Горячее сердце рыцаря.
Вот, она не может оторваться от этого устава – потому, что он занимается этим. Да она и сама вдруг почувствовала себя рыцарем! Наконец-то!
Наконец-то она знает, кем хочет стать она сама!
Рыцарем!
Пение на два голоса увело Сашку в такие дали, что она не заметила даже того, как прозвенел звонок.
К действительности ее вернул голос подружки Татьяны, с соседней парты:
– Сань, пошли в буфет!
– А? Что? – обернулась Сашка.
– В буфет. Есть охота. Я не успела позавтракать. Хоть пирожок какой-нибудь куплю.
Сашка отправила распечатку в рюкзак.
– Пошли. Но ты же на диете сидишь.
– Да я только один пирожочек!
Танька тянула ее за рукав.
В буфет так в буфет. Все равно на переменке не подумаешь, не сосредоточишься… Таньку не переспоришь. Если на одной чаше весов будет она, Сашка, вместе с диетой, а на другой – пирожок, то пирожок, несомненно, перевесит.
В последнее время Танька рассказывала в основном о своих «любовях». Сашка почти не слушала.
Только иногда в ее сознание прорывалось что-то вроде:
– А он, представляешь, хитрец, встречался еще с Людкой!
– Да, гад, – отвечала Сашка на автомате.
Потом Танька меняла тему и начинала «перебирать косточки» одноклассникам. Сашка слушала вполуха, кивала.
О своем не рассказывала. Слишком там, внутри, все казалось непонятным и ненадежным.
Пирожки оказались свежими и вкусными. Они с Танькой взяли себе еще по одному и даже опоздали на третий урок.
Конец сентября, одиннадцатый класс. За окном еще тепло. Начинается золотая осень. «Очей очарованье…»
И очарование души, потому что она, душа, еще помнит, что совсем недавно закончилось лето.
Третий урок – геометрия.
В принципе, Сашке нравилась геометрия, как ни странно. Больше, чем алгебра. Если слово «нравилась» можно вообще употребить в отношении точных наук, то Саньке нравилась геометрия.
Наверное, тем, что задачки можно чертить и представлять как некие фигуры, висящие в воздухе. Иногда у фигур даже появлялся цвет, вырастали какие-то отростки и задачка превращалась в абстрактную картину. Эдакий сюр. Сюрреализм.
Но этот сюр подчинялся законам, а не представлял собой абракадабру, и это тоже Саньке импонировало. Пусть она и не знала всех законов и теорем.
Геометрия загадочна, как картины Рене Магритта или Дали. (Не то чтоб Саша любила этих художников. Тем более она не была их фанатом. Она просто знала, что они существуют.)
В общем, жизнь полетела дальше, не обращая внимания на то, что творилось в Сашкиной душе. Теперь ей предстояло дождаться субботы. Пяти часов вечера.
