– Это всё из-за твоего увлечения астрономией! Она снова начинает убегать из дома, мечтать о всяких глупостях и чудесах! А вчера привела в дом – босячку!
Дайрада слышала, как тяжело вздохнул отец: он любил свою жену, любил дочь, но и науку о звёздах тоже любил…
Девочка, запертая в своей комнате, слышала, как мать снова упрекает отца. Она сидела и понимала: чем старше становится, тем больше доставляет всем проблем. Но поделать с собой ничего не могла.
Ей вчера удалось стащить у служанки катушку ниток с иголкой… теперь девочка сидела на полу, скрестив ноги, и шила себе куклу. Именно потому, что это было строжайше запрещено.
Она уже дошивала маленькое кукольное платьице и примеряла его на тряпичную девичью фигурку, как в комнату, громко стуча каблуками, вошла королева, а за ней король.
Дайрада не успела спрятать ничего под подол, и, к её великому негодованию, мать выдернула у неё из рук тоненькое кукольное тельце. Все труды пошли прахом: платье из золотой парчи, так чудесно сидевшее на тряпичной принцессе, разошлось по швам, фигурка выпала на блестящий паркет и покатилась к окну.
– Нет! Папа, нет! Отдай!
Но король бесстрастно подобрал игрушку и сунуло с себе в карман. Парчовое платье было тут же порвано королевой и брошено в пылающий камин. В назидание.
Королева вышла, король – следом за ней. И запер дверь на ключ.
– Зачем!? Ведь я сделала её сама! Если в полдень оставить её среди цветочных часов, то…
Дверь приоткрылась.
– Тебе надо думать о том, как сохранить своими руками королевство, а не сшить кукол. Это всё, что от тебя требуется, – сухо сказала королева в приоткрывшуюся дверь.
И со щелчком её захлопнула.
Дайрада отвернулась, чтобы сквозь замочную скважину никто не увидел, как слёзы негодования и гнева льются по её щекам.
Никто не должен знать, что она тоже умеет плакать.
Через несколько часов дверь открылась. Появилась служанка с фарфоровым тазом для умывания, сопровождаемая королевой.
На щеке девушки алели красные полосы.
– Сейчас сюда придёт доктор. Учёный. Он расскажет тебе о том, какие ужасы можно подцепить, если водиться с бедняками, – процедила королева. – Умывайся!
– Но моя Наттель хорошая! – горячо вскрикнула юная принцесса. На миг ей показалось, что служанка улыбнулась. Но, наверное, просто игра воды… – Ты знаешь, какие красивые у неё глаза? Как небо – синие! А густые каштановые волосы, совсем, как у меня…
– Твои волосы, к счастью, чёрные, и вьются. Постарайся подольше сохранить их – блохам такие могут понравиться! – голос королевы превратился в свистящую ледяную вьюгу.
– Н-но…
Тут дверь открылась, и в ближайшие два часа принцесса старалась не умереть со скуки. Она думала о своём, пока полный, лысоватый доктор самозабвенно вещал о разных болезнях и открытиях в мире медицины.
Он настолько любил слушать свой голос в этих покоях, что не заметил, как вошла королева, с торжествующей улыбкой на лице. Она искренне полагала, что такие лекции будут дочери только на пользу.
* * *
Сколько она помнила себя – танец был её жизнью. Она всегда умела танцевать, словно с рождения боги благословили её этим даром.
Это было одно из её любимых занятий – танцевать босиком на траве, выдумывая новые фигуры, представляя, как рядом звучит в ещё спящих цветах тихая музыка.
Она представляла, что кружится в хороводе с нимфами, плещется в компании серебристых русалок, порхает в вальсе с прекрасным юношей, которого видела вчера на золотой лошади верхом… а иногда ей казалось, что этот танец – последняя, никому не известная жертва.
Но плясать ей удавалось не всегда. В полуденный зной ей приходилось нести с рынка тяжёлую корзинку с покупками, тогда она приплясывала и представляла, что корзинка – ручной барсук, с которым можно поболтать в долгом пути. Или же танцевала при свете луны, когда вся работа по вышивке за день была переделана.
С рассветом она садилась за пяльцы и представляла, что иголка и нитка, рука об руку, проходят вместе по ткани жизни и оставляют свой неповторимый узор.
Вышивание становилось настоящим приключением, где шаг за шагом менялась картина, раскрываясь всё больше и больше.
Один неверный шаг мог всё испортить. Один точный шажок стоил тысячу, что складывались до него в правильный, ровный узор.
Однажды, в час серого угрюмого тумана, который напоминал серую заброшенную нечёсаную собаку, чья шерсть клоками лезет по всем заборам, в этот ранний угрюмый час, Наттель выходила из дома заказчицы.
Она отдала все кружева и вышивку, а женщина, в полном восторге заказала ещё столько же.
Кругом почти ничего не было видно. На расстоянии вытянутой руки с трудом можно было рассмотреть кто перед тобой: человек или столб. Наттель полагала, что быстро сумеет найти свой дом. Но вместо этого вошла в чужую калитку с чёрного хода и, уткнувшись плечом в незнакомое дерево, отпрянула назад, чтобы убежать поскорее, пока не приняли за воровку.
В этот момент, совсем рядом, но не замечая её, прошёл мимо прекрасный зеленоглазый юноша, тот самый, что ездил недавно по улицам на золотом жеребце.
В его курчавых жёстких волосах матово блестели капли тумана. Казалось, на этих светло-лунных волосах, спускающихся ниже лопаток, лежал весь жемчуг рек.
Юноша бродил по саду из стороны в сторону, пытаясь что-то записать в свой блокнот. У него это не удавалось. С каждой строчкой он всё сильнее поджимал губы, качал головой и начинал переписывать слова, вырвав исчёрканный острыми ломкими буквами листок бумаги.
Один такой скомканный листок ударил Наттель по носу, и она машинально поймала бумажный комок.
Буря минула, пламенеет закат,
Парус синий неистово рвётся,
Тот на встречу с тобой, летит, кто….
Дальше ничего разобрать было нельзя. Длинная синяя клякса съела все строчки. Видимо, те самые, что рассердили поэта в богатом камзоле.
Наттель, дрожа, постаралась как можно скорее и незаметнее пробраться к выходу. Одежда её напиталась туманом и прилипла к ногам, издавая глухой шелест.
– Стой! Как твоё имя! – вскрикнул юноша, схватив Наттель за плечо. Очевидно, принял её за одну из служанок, которые собирали для королевы росу с роз в такой ранний час.
Он был гостем королевской резиденции и не знал здесь почти ничего.
У Наттель душа ушла в пятки. Она почувствовала, что не сможет уже убежать. Шерстяная ткань юбок намокла слишком сильно от густой травы. Ей раньше часто приходилось стремглав бросаться прочь, подбирая юбки, припрыгивать через забор не хуже любого мальчишки.
Однажды, в детстве, когда её увидели танцующей с большой деревянной куклой в зимнем лесу, дети со смехом забросали её ледышками. А потом рассказали взрослым.
С той поры ей часто приходилось убегать прочь… Многие деревенские жители считали её колдуньей.
