Холодная, промозглая осень 1935-го года, север, вдоль берега озера, по «бечевнику», брёл одинокий путник, кутаясь от пронизывающего ветра в тонкое пальто, из-под которого выглядывала церковная одежда. В руках он держал маленький фанерный чемоданчик, куда уместился весь его нехитрый скарб. А что ещё нужно иерею, едва не лишившемуся сана по причине развода?
«Зато Анну с детьми не тронут. Не должны…» – эта мысль постоянно крутилась в его голове.
Путь не близкий, без малого семьдесят километров, другого просто нет. А кто из рыбаков возьмёт на борт своей «двойки» опального священника? Да со всех сторон опального. Колхозу понадобилась его церковь под клуб, потом пытались раскулачить, поскольку дом его новый стоял на горушке и всем глаза мозолил. Понял он, что новые власти в покое не оставят, вот и попросил епископа Тихона развести его с женой. Да и детям фамилию матери дать, а то и их привлечь могут. Мудр он, епископ, не только не отлучил от церкви, но и служить направил, да и игумения Воскресенского Горицкого монастыря матушка Зосима слово замолвила, благослови её Господи. Церковь Успения Богородицы в Белозерске. Вот только дойти бы… Заночевать можно и у Кустовского настоятеля, его пока не трогают, но это сорок пять километров. С одной стороны бескрайнее Белое озеро, сплошная долина пены и ветра, а с другой – ровная дорога Мариинского канала, глубокая и холодная, как сама Смерть. И узкая полоска бечевника между этими двумя стихиями… Мысли текли плавно и неспешно, как и дорога под ногами.
* * *
По велению отца Пётр поступил в духовное училище в Великом Новгороде. Не то, чтобы он мечтал стать священником, но ослушаться батюшку родного невозможно было, так уж воспитан. Хорошее это время: доброе, светлое, полное надежд. Скоро новый век настанет, а там… целая эпоха впереди. И не обязательно вовсе в семинарию потом поступать, можно и в кавалерийское училище пойти, с духовным образованием берут, это точно. Дорога была та же, только на душе всё не так, да и погода пособляла: солнышко припекает, птички поют. Благодать божия, как и весь мир вокруг.
Но как же не хотелось просиживать за книгами и зубрить, когда вокруг такая красота, а тебе уже пятнадцать лет! И не одному ему, а всем его одногодкам, оболтусам, как их называл настоятель училища: «одни игрища да грех на уме, а „Закон Божий“ кто, святой Пётр учить станет? Так и останетесь всю жизнь пономарями, олухи царя небесного!» И розг за три года немало отведать довелось, и на горохе псалтырь читать, стоя в углу на коленях, и в келье холодной ночь за бдением проводить.
Ближе к окончанию учёбы даже самым упёртым лодырям стало понятно, что можно и без аттестата училища остаться, со справкой, что, мол, тут обучался. Да ещё и характеристику от отца настоятеля получить нужно. А без таких документов только в пономари и возьмут, да и то где-нибудь в самом захолустье. Налёг отрок Малахайчиков было на учёбу, но учителя помнили всё его прилежание и поведение. Экзамены он сдал успешно, правда, не блестяще, а всего-навсего «посредственно». В списке успеваемости Пётр был едва ли не в самом конце, а характеристика изобиловала словами «своеволен», «непослушен», «нет должного прилежания и почтения к наукам», с таким послужным списком можно было забыть о кавалерийском училище, да и в семинарию не возьмут, остаётся шанс исправиться, если служить там, куда молодого диакона направят и показать там себя с самой лучшей стороны.
Слава Богу, отправили служить не на край света, а поближе к дому. Так и оказался он в помощниках у настоятеля церкви в села Базега, что всего в сорока километрах от родной Ковжи, поселение небольшое, но зато есть дорога на Вытегру.
Настоятель был стар, ему бы на покой уйти, но нет, продолжал служить. Молодой диакон стал и пономарём, и звонарём, и привратником. Жил тут же, в небольшом флигеле.
Минул год, Петру исполнилось уже девятнадцать. Всё чаще батя и настоятель заводили разговоры о женитьбе, мол, пора бы и остепениться, приход хоть и не богатый, но мужики все в лесу работают, дом справить помогут, да и женатому диакону и епархия поможет. Тем более, что и невеста есть. Во время нечастых поездок домой, в Ковжу, познакомился молодой священник со славной девушкой Анной, дочерью Матвея Захарова. Все вокруг говорили: хорошая пара выйдет, да и родители невесты не прочь породниться с диаконом. К осени свадьбу и сыграли. А через год отошёл в мир иной отец-настоятель, приход остался на попечении диакона. Из губернии вскоре пришла весть, что отныне Пётр становится иереем и теперь он настоятель. Обещали и с избой помочь. Вот только с ребёночком никак не получалось, не заживались, умирали. Трое. Оставалось только молиться и просить Господа.
* * *
На дворе стоял двадцатый век, с которым наивный юноша, шагавший в конце девятнадцатого к новой жизни по бечевнику, связывал свои надежды, но реальность оказалась не столь радужной. Смутные времена наступали. Новое слово «революция» витало в атмосфере, демонстрации, расстрелы, стачки, да ещё и указы о веротерпимости. Неслыханно, чтобы сектантов равными признавать! Но это происходило в столице, а здесь другое неладное творилось. Видимо, идеи вольнодумства проникли и в Ковжу. На сходе народ решил и изгнал настоятеля церкви Спаса. За прелюбодеяния. Ну да, ходили такие слухи о поведении священника, но решать что-то подобное во власти епископа, когда прихожане челобитную подают, а тут сами решили и изгнали.
Вот тут и пришло предписание епископа Белозерского срочно перебираться в Ковжу и возглавить приход. В такое смутное время паству нельзя оставлять, а кого-то другого отправлять опасно, народ горячится, чужака может и не принять, а своего, ковжского, да ещё и с семьёй, примут.
