25 декабря 2058 года.
Огромный дом за пределами большого Красноярска словно Оптина пустынь. Моя страна чудес на сибирской реке. Рождественская ночь кусает карниз. Свет гирлянды советской, с трудом, как и все мы, дожившей до этих лет, возвращает в детство, где так хотелось мечтать. В те года, где эти лампочки казались звездами, тысячи лет несущими свою жизнь даже после своей гибели. И, кажется, эту гибель мы всё же ощутили. Я сижу перед камином с закатанными рукавами. На правой руке татуировка, не потерявшая с годами своей актуальности, а на левой застарелые рубцы шрамов, напоминающие, что когда-то я был беззащитным. "Нет слов для чувств". Чернила в коже выцвели, но не люди. Камин поет песню печальную, а ветер в трубе дополняет ее веселыми мотивами. Дом мне нравится. Дом полон родных. Две мои дочери и их матери. Старые подруги и друзья. Я смотрю на седеющие виски некогда совсем маленьких девочек и мальчиков. У всех уже свои внуки. Они тоже здесь. На диване под пледом засыпает невысокая кудрявая женщина. Она на пару лет младше, и когда-то привела меня в эти края. Неужели это было 40 лет назад? Она так много смеялась, что сейчас у нее морщин больше, чем у остальных, а тогда… Фонари за окном внутрь Вселенной линзами вогнуты. Добрая тоска. Детям давно пора ложиться, но их никто не может уложить спать. Жена толкает меня – она слишком щепетильно заботится о своих внуках. – Оставь их, солнце. Главное, чтобы им самим нравилось. Самый младший из внуков подбегает и просит меня рассказать еще раз, как стать таким же большим, какими стали мы с бабушкой и нашими забавными приятельницами. Все улыбаются, но от новогоднего света в глазах блестят слёзы. – Сейчас мой герой усталый со всеми вас познакомит.
Отмороженное давно не болит. Я еще тогда всё это записал, но пересказываю им детскую версию нашей хроники раз за разом, и буду делать это до тех пор, пока во мне не умрёт человек. Пока за ребрами окружающих меня женщин, взявших чувства как инъекцию в шприц, бьется седое сердце мира. Бокал скользит в потной ладони. Вино шепчет, что эта ночь, как и тысячи до нее, не вечна, и скоро всех вомнёт в себя седой мрамор. Я вспоминаю лучшее из времён. Тогда инициатива победила разум, и разум ей за это благодарен. Память стонет, как сталинградский снег, и, конечно, я бы всё повторил. И, конечно, снова по локти изрезался бы.
Счастье – постепенный процесс, и счастье складывается из отдельных людей, маленьких и больших событий и отношения к задачам. Перематываем.
Нечем гордиться?
Сентябрь 2021.
Каждый новый день – мрак и бесконечный абсурд, но нужно лететь. Вернуться бы в ту холодную зиму, извлечь суть. Плохо, что Патрик уже не помнит, кто такой Герман.
Засыпаю – стигматы болят. Просыпаюсь – в зеркале вижу отца. Сажусь за письменный стол, как на электрический стул. В конечном счете всё конечно, но осень дарит желание писать и пытаться перекричать мысли в чужих черепах, таскающих тела по распродажам в поисках летней одежды. Что это – жадность или надежда? Да и Бог с ним с этим искусством. Есть что-то поважнее. Родные мертвецы тянут ко мне пальцы, как старики к советским наградам. Ну что, пишем?
***
Я – обязательство. Много ли знают обо мне? А много ли запомнят, если расскажу?
Мы рождаемся rasa tabula, а дальше по Клайву Льюису. Жизнь расписывается на нас своим корявым почерком, а мы расписываем кожу рисунками, пряча за ними внутренний конфликт. С точки зрения социальной психологии мы стартуем из одной точки, затем среда нас отшлифовывает: алмаз становится бриллиантом только после огранки, а перед этим алмаз, в свою очередь, должен пройти горнило.
Но иногда поиски себя и разумного-вечного заходят в тупик. Человеку выпала удача стоять на высшей ступени эволюции, но, если нет выхода, он готов стоять на ней коленях. Депрессия и экзистенциальный кризис сродни диабету. Сначала ты чувствуешь первые симптомы, но пройдут какие-то недели, и каждая минута превратится в борьбу с тем, что будет подсказывать, что только один исход есть из этого состояния, и он летальный, потому что терпеть этот тревожный ад ежеминутно станет невыносимо. Это состояние не будет давать просыпаться по утрам и засыпать ночами.
Ты будешь понимать, что жить здорово, но от одних мыслей легче не станет. Центробежная сила сносит и сносит тебя, боль становится физической, и ты просто надеешься, что ремиссия наступит. Депрессия и потерянность вырабатывают толерантность к радушию и побеждают в двух случаях: когда убивают тебя или системно убивают сочувствие к чужой боли. И последнего я боюсь еще больше. И говорю это для тех, кто с этим столкнулся. И для себя.
Хвастаться новыми покупками – здорово и умно, а делиться болью или надеждой – посмешище. На этих страницах, возможно, не всё окажется приятным. Но осознанное принятие победы, в том числе и над собой, достигается лишь спокойным признанием всех фиаско на пути к ней. Это правило работает не хуже законов физики.
Придется вернуться назад, чтобы что-то исправить. Хотя бы во имя эстетики. Ну, как исправить? Примириться, осознав, что исправить ничего нельзя. И найти ту ступеньку, о которую когда-то запнулся. Так давно, что уже почти забыл об этом.
Выбор ведь очень простой: измениться, сломаться или компенсировать. Средний вариант мне не подходит, а измениться – это признаться самому себе в собственных грехах. Видеть эмоции только чужими глазами, как Илья Найшуллер, конечно, проще, но так это не работает. Измениться – это подетально изложить историю, лишив ее творческих изысков. Но я слишком долго компенсировал, поэтому изысков здесь по-прежнему много, но теперь только речевых.
Разобравшись, не запамятовать бы всего этого в священном безобразии старости. Путь из мрачных подземелий Мории к жерлу Ородруина будет длинным, поэтому можете смело распаковывать лембас и разливать эль из Шира. Это дайджест, будто принял тиопентал. Отмороженное не болит. Здесь все по канону, выявленному Джозефом Кэмпбеллом. Я сознательно перегружу текст метафорами и аллегориями, но постараюсь ни разу не соврать, чтобы доказать, что теория о тысячеликом герое работает. За всё, что будет дальше, мне не нужно ни уважения, ни денег. Самое главное должно родиться в процессе. А началась сама история перед Новым, две тысячи восемнадцатым, годом. Итак, сонная стража тогда оказалась права: часы на старой пражской ратуше идут обратно. Возвращаемся в точку, где жизнь выходила в другую цену.
После первого снега.
Звенела пустота – никакой надежды. Вслед за нехарактерной для новосибирского декабря оттепели заскрежетала метель, казавшаяся первым снегом, покрывавшим застывающую осеннюю воду. Денег на развлечения совсем не осталось, но возвращаться в мрачное общежитие не хотелось. Душа требовала присутствия людей: молчаливых наблюдателей, суетливых муравьев, занятых своими делами и мыслями. В сетевом общепите я взял самое дешевое – американо, и уселся у окна. Мне исполнилось 20 лет, я получил новый паспорт, а жизнь – нет. Руку в карман, а там ничего. Только полмиллиона долгов в дешевой сказке. «Да, любил же ты, друг, людей удивлять широкими жестами. Теперь даже нечем заплатить рулевому последнего парома, случись с ним встретиться».
