Прямоугольник окна становится все светлее. Шторы уже не могут сдержать утро, и оно вливается в комнату, наполняет ее гулом очнувшегося города. Забытье уходит, оставляя после себя привычную тяжесть неспокойного сна, которая сменится скоро другой – тяжестью очередного дня.
Ганин смотрит на будильник. Без пятнадцати семь; еще десяток минут можно полежать в тепле постели, позевать, «поваляться», как называла это когда-то мама. Впереди все известно, все столько раз пережито, что заглядывать туда нет никакого желания. Просто сейчас затарахтит «Рассвет» – и начнется.
Хрипло, нехорошо кашлянула во сне жена. Да, она часто просыпалась сегодня, кашляла, принимала таблетки. Ганин спрашивал, как ей, она шептала в ответ неразборчивое и засыпала. И он тоже скорей засыпал, словно ловил жадным сопением минуты бесчувствия… Татьяна на седьмом месяце, пора бы закончить с торговлей, – сидеть целыми днями на улице перед столиком с розетками, изолентой, электрокипятильниками, но сейчас это единственные денежные поступления, хоть небольшие (на самое необходимое), но постоянные. На заводе про зарплату совсем забыли. Вот четыре дня как слегла Татьяна, простудилась, и на хлеб уже нет. И обратиться не к кому, у всех такие проблемы.
Вот-вот сработает старый, но безотказный будильник, пять раз в неделю поднимающий Ганина на давно надоевшую работу, толкающий дальше по плоской, однообразной дорожке жизни. Многие ушли с завода: те, кто порасторопней и поумней – завели свое дело, другие – в грузчики или еще куда-нибудь, где за работу стабильно платят, пусть даже нанимают на один день. А Ганин остался. Уже и не надеется, что на заводе дела поправятся, но что он еще умеет? Как во время производственной практики получил специальность формовщика (каждую пятницу в девятом-десятом классах возили парней на шефский завод, обучали ремеслу изготовления железобетонных изделий), так и пошел туда в семнадцать лет. С тех пор там работает. Можно, конечно, уйти, найти место получше…
Минутная стрелка добралась до верхушки циферблата. Ганин вдавил кнопку, опережая тарахтенье «Рассвета», вылез из-под одеяла. Жена, потревоженная его шевелениями, проснулась, закашляла.
– Я сам соберусь, лежи, Тань, – шепнул Ганин, провел ладонью по ее волосам. – Как тебе?
– Да вроде температуру сбила…
Голос у Татьяны глухой, усталый. Он теперь обычно такой, эти годы замужней жизни…
Женились они восемь лет назад, в сентябре, будто начали новый учебный год, обоим не исполнилось тогда еще восемнадцати. И учились в одной школе, в параллельных классах. Татьяна сдавала выпускные экзамены беременной – «залетела», неизвестно только, от Саши Ганина или другого какого-то парня. Но женился на ней Ганин; они не любили друг друга, просто, наверное, нужно было жениться, поскорей уйти от родителей. И вот теперь живут в двухкомнатной, неплохой вообще-то квартире; мать Татьяны сошлась с мужчиной, переехала к нему в частный дом, освободила жилплощадь для молодых.
Прохладно, отопление еще не дали, а осень в этом году ранняя. Ганин поставил чайник, умылся, зашел к детям. Павлик и Людочка лежат в кроватках; мирно, спокойно дышат во сне. На стуле обложкой вверх раскрытая книга – «Остров сокровищ», – жена читала им перед сном. Поправил одеялко на дочке. Вот скоро станет она не младшим, а средним ребенком. Подумать только, Ганину и двадцати пяти нет, а сын во втором классе, Людочка в следующем году учиться начнет. И не запомнил, как время пролетело. Будто во сне всё. Вот так вот проведает каждое утро детей, стоит над ними и думает, пытается оставить в памяти эту минуту, но она уходит, плавно и безвозвратно, и на смену ей приходит другая, тоже проскальзывает, теряется в тумане прожитых часов, дней, лет; и мелькают они, как точки на электронных часах, и ничего не остается, не отмечается.
Милицейские «Жигули», завывая, пробиваются сквозь еле заметно двигающийся поток автомобилей; находчивые водители гонят машины по тротуарам, беспрерывно сигналя; пешеходы шарахаются к бордюрам, ругаются. Даже небольшой город в утренние часы становится тесным, набитым людьми, транспортом; его лихорадит, в нем нечем дышать. Все спешат, нервничают, шумят… Не видят, как умер и сорвался с ветки желтый листок, как выползает, привычно и все равно неповторимо, из-за цепи пятиэтажек солнце, осеннее солнце, которому нужно так много времени, чтоб обогреть землю, расцветить серость и уныние живыми лучами.
Утро сегодня чуть не предзимнее. На водянистой, ядовито-зеленого цвета траве лежит иней, воздух плотный, синеватый, наполненный гарью отработанного бензина; холод не дает ему подняться, прибивает к земле. Ноздри щекочет, тянет чихнуть. Ганин закурил, – вкус сигареты немного разбавляет этот душащий бензиновый дым; он подходит к остановке.
– Бляха, заколебать он, что ли, хочет? – ругается Костя Сергеев, сухощавый парень с остреньким нервным лицом, поеживаясь, сердито глядя на вереницу автомобилей. – Не май же месяц!
Ганин среди хмурых, кажется, навсегда уставших мужчин. Он бы тоже мог высказаться об опаздывающем служебном «Икарусе», но что толку. Поднял повыше воротник пальто, натянул кепку на уши и ждет; автобус почти всегда приходит на пятнадцать – двадцать минут позже положенного, не привыкать.
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
