ГЛАВА 1
Огромные опахала пальм закрывают небо.
Сапфир, на который легла тень.
Бирюза, покрытая вуалью призрачных грез.
Изумрудные листья — острые, будто кинжалы, которые держат колдуны, стоя на вершине пирамиды. Они совсем юные, с бронзовыми скуластыми лицами и длинными носами — будто клювами попугаев. И перья торчат на накидках, и сверкают шкуры ягуаров, из которых сшиты праздничные одежды. А глаза колдунов черные как оникс.
Или как бездна, куда отправляться той, чье имя было Чан К’ин, солнечное небо.
А стало — Га-Уциль, благая вода.
Вода, которая так нужна сейчас их земле, иссохшей от безжалостного солнца. К’ин жестоко и беспощадно, его янтарные стрелы ранили людей Неба. А иногда и убивали.
И ей, Воде, уйти, истечь кровавой рекой, что будет струиться по желобам с пирамиды… впитаться в трещины и песок, омыть камни и траву — чтобы подарить людям жизнь. И умилостивить бога Тлалока.
И ее сердцу — алому трепещущему рубину — лечь на алтарь, раскрыться Вечному Небу, Отцу-Солнцу... Сердцу, которое пока еще бьется в груди всполошенной птицей. Раскроются ее ребра, и руки шамана вынут из нее жизнь. Чтобы она могла подарить ее своему народу.
Взгляд на небо — все еще синее, без единого облачка. Как чистой воды камень, что находят в горах. Но вот Га-Уциль делает первый шаг, и первый порыв ветра подхватывает ее легкие белые одежды, а за спиной слышится благодарный рев толпы. Люди тоже услышали ветер.
Шаг. Еще один. Ступени дрожат перед глазами, словно бы туман ползет змеями по пирамиде. Га-Уциль — пища для Земли и Неба, для богов в их ритуальном танце. Они должны родить дождь. Она им поможет.
Кто-то должен жертвовать собой, чтобы жили другие.
Но почему она — Га-Уциль? Разве мало красивых и юных в их племени? Почему она?..
Обернулась, легко вдохнув ароматы орхидей и масел, которыми натерли ее гибкое тело утром, готовя к ритуалу. Обернулась, бросив прощальный взгляд на сестер и отца. Никто не плачет по ней. Все радуются. Ведь ей, Га-Уциль, досталась почетная и важная роль.
На вершине пирамиды длинный камень, возле него — колдуны. Там же лежат грудами черепа тех, кто уже ушли в Небо. Но дождя люди так и не дождались. И здесь же будет лежать выжженный Солнцем череп Га-Уциль.
Стало больно дышать — будто проглотила острое каменное крошево. Замерла. Застыла каменным изваянием, как идолы в долине, притаившиеся среди высоких папоротников. Закашлялась. Поднесла руку к губам и выплюнула на ладонь три острых призрачных хрустальных осколка, испачканных в крови. Испуганно уставилась на них.
— Боги не принимают эту жертву! — как будто из тумана послышался глухой голос шамана. Колдун злобно смотрел на Чан К’ин, недостойную называться Га-Уциль.
Недостойную, чтобы ее череп занял место на пирамиде.
А она увидела, что нужно сделать, чтобы умилостивить бога. Колдуны ошиблись, когда хотели дать Небу ее сердце. Не нужна богам ее кровь. Чан К’ин увидела в грезах огромную пещеру, заполненную водой — она далеко отсюда, но именно она — ворота в иной мир, и именно она ждет подношения. И Чан К’ин открылась дорога к пещере и знание о том, что нужно делать.
И она повернулась и указала окровавленной рукой на мальчика, стоящего у подножия пирамиды возле своей худой изможденной матери.
Вот кого хотят боги.
Острые осколки невиданного прежде камня упали с тонким звоном на ступени пирамиды.
***
Резко проснувшись, я села на кровати, вся дрожа от пережитого в кошмарном сне ужаса. Сердце билось так испуганно, так всполошенно, будто его и правда едва не вырезали из моей груди. Совсем как та легенда про колдовской рубин, которую знают в Акапулько даже дети. Камень этот хранится в музее древностей, и смотритель любит рассказывать страшные истории про принесенную в жертву богиню — отданную богу Смерти две тысячи лет назад. Якобы в этом камне заключена ее бессмертная душа, и пока рубин находится в городе – Акапулько огражден от зла. Камень-хранитель. Камень-душа.
Только почему в глухую ночь я думаю о старинных артефактах, а не о том, что нужно быстрее заснуть? Завтра предстоит тяжелый день, Джованна, ложись и не думай о жутком. Не думай о снах. Ты ведь знаешь, как хрупка эта грань между мирами. Ты знаешь, как легко оказаться в мире мертвых.
Ты там бывала. И у тебя больше нет желания испытать это еще раз.
На часах светилось четыре двадцать. Самое глухое время, час до рассвета. Бабушка говорила, я родилась в этот час. Волчий. Точно, она называла это время волчьим. Почему я сейчас это вспомнила?
Не мигая, смотрела на циферблат. Еще пару часов я могу поспать перед работой, но после жуткого сна не хотелось закрывать глаза. Я все еще видела огромную пирамиду, перевитую лианами, у подножия которой среди папоротников толпились полуголые люди в перьях и шкурах. Я все еще видела блестящие черепа, ступени, крошащиеся от времени, на которых я стояла. И слышала крики, видела кровь на своей ладони. Горло першило и кололо, будто я чем-то подавилась и долго не могла откашляться. Или у меня ангина.
Я медленно вытянула вперед руку, и лунный луч скользнул от окна, как живой. В руке разгоралась, пекла боль. Вспышка острой, невыносимой боли взрезала ладонь, но я боялась смотреть…
В призрачном серебристом свете я все же посмотрела на свою сжатую ладонь. По запястью текли тонкие струйки крови. Раскрыла пальцы, дрожа. На простынь упали три осколка.
Хрусталь?
Я закричала, вскочив на постели и отшвырнув осколки, будто это были опасные ядовитые насекомые. Крик перешел в тонкий визг, а потом – в хрипы. Баюкала руку, прижимала к себе. Потом перемотала простынею, чтобы остановить кровь. Боль стала глуше. Пульсировала. Отзывалась во всем теле.
Часы тихо тикали, отдаваясь в ушах раскатами грома. Я слышала плеск воды, крик мальчика, который тонул в огромном каменном колодце, слышала стук дождевых капель — гулкий, страшный.
Паника накрыла волной, я не могла дышать и упала на кровать без сил, не понимая уже, где нахожусь. В темной пещере с бронзовокожими людьми или своей комнате. Тьма хищным зверем скалилась в окна, рычала проезжающими по дороге автомобилями, смеялась дальним лаем собак... Потом послышался вой, похожий на волчий.
Я посмотрела на часы. Четыре двадцать. Ни на минуту не сдвинулась стрелка. А мне показалось, что я минут пять лежала и пыталась справиться с панической атакой и дикой болью. Вспомнилось, что про это страшное время говорила мне когда-то бабушка, рассказывая сказки своего народа... Что в это время, волчье время, чудища и духи сильней всего, а люди беззащитны. В это время, самое темное перед рассветом, истончается грань между реальностями и совершается больше всего самоубийств... Я тяжело вздохнула, размотав простынь и вытирая окровавленную ладонь.
