Стекла двойных рам обожгли руки холодом – от дыханья морозные узоры расстаяли, стало видно громаду Адмиралтейства. Там, прямо за ней, мелькали огни костров, бурлила огромная толпа, и ее тревога постепенно переходила в истерию. Внезапно загрохотали пушки – одна, другая. С каждым залпом мелодично звенели люстры, ритмично бухало сердце. Где-то внутри засело навязчивое: «Первый день правления, первый день…». С последним залпом голова молодой женщины нервически дрогнула – эта болезнь останется с ней навсегда…
Декабрь 1806 г., Куршская коса.
Мерное покачивание кареты на полозьях усыпляло, но бьющие в обледеневшее окно порывы ветра мешали сну, наводя страх. Два длинных дня тяжелой дороги, борьба то со снежными, то с песчаными бурями окончательно вымотали беглецов. Коса, казалось, была столь же бесконечной, как вьюга, насквозь пронизывающая обоз из нескольких тяжело нагруженных повозок. Грея руки у дорожной печки, трое детей ладошками и дыханием растапливали дырочки на заледеневших стеклах, чтобы увидеть во тьме бури мелькавшие холмы дюн.
Вспомнив прекрасную куклу, оставленную в Кенигсберге, Лоттхен тяжело вздохнула. Собирались впопыхах, захватили с собой только самое необходимое, поэтому любимая фарфоровая красавица где-то затерялась. Сколько же было слез, когда обнаружилось, что среди вещей Шарлотты куклы не оказалось…
Почему постоянно нужно куда-то бежать? Бросив вещи и прислугу, нестись из Берлина в Кенигсберг, а теперь оттуда в Мемель… Девочка попыталась понять взрослых, ведь ей исполнилось уже восемь лет, не маленькая, но разгадать их странные решения было не под силу. У них, у взрослых, на все имелось единственное оправдание – война.
…Старшие братья глядели наружу сквозь темные пятнышки мокрого стекла и о чем-то перешептывались. Как обычно, Фридрих пугал Вильгельма страшными историями, а Вил, наивная душа, ему искренне верил.
– …А по ночам он выходит в дюны и сумрачным взором оглядывает свои владенья. Нет ли где заблудшего странника, потерявшегося меж морем и сушей, – страшным и заунывным голосом рассказывал Фрид, с трудом сдерживая улыбку.
Вил, уставившись в темные холмы, мелко за трясся:
– Вон он, там! Я вижу его рога! Это Король-Олень, он сейчас нас…
Громкий стук в дверь кареты заставил вздрогнуть не только испуганного Вила, но даже неустрашимую Шарлотту. Она звонко воскликнула:
– Прекрати стучать, Фридрих! То, что ты – будущий король Пруссии, не дает тебе право вести себя подобным образом! Бедняга Вильгельм так напугался, что ему придется звать нянюшку Вильдермет!
Фрид тоже засмеялся, Вильгельм насупился:
– Я ничего не боюсь. Даже… даже черта! – он поманил к себе сестру и достал из кармана небольшую вещицу. – Гляди, Лоттхен, это мне дал младший конюший на последней станции! Ты представляешь, чего мне стоило сбежать от постоянного надзора и встретиться с ним с глазу на глаз?! Я – настоящий герой.
Лоттхен с уважением посмотрела на оловянную курительную трубку – действительно, чтобы убежать от недремлющего ока нянюшек и служанок, нужно быть истиным героем. Или обладать таким даром убеждения, какой имелся лишь у Лотты.
– Ты менялся? – Фридрих с любопытством покрутил в руках трубку, важно засунул ее в рот, скривившись, сплюнул. – Мой бог, ну и гадость же этот табак! Никогда не буду курить.
Вильгельм снисходительно забрал у старшего брата трофей:
– Зато это очень мужественно! Я выменял ее на серебряную пряжку от парадной туфли, а фрау Вильдермет сказал, что потерял ее где-то. Ха, вот крику-то было!
Дети немного посмеялись, а потом опять загляделись в покрытое ледяными узорами окно – мрачные силуэты дюн нескончаемой чередой уныло проплывали мимо.
– Как же мне надоели эти дюны, – проворчал Фридрих. – Здесь, на Куршской косе, раньше было много сосновых лесов, а сейчас – песок и голые кусты. Тоска какая… Когда стану королем, война уже кончится. И вот тогда я прикажу засадить эти места деревьями, проложить прекрасную дорогу и построить путевые дворцы, чтобы дорога до Мемеля не была столь изматывающей и долгой.
– Ты говоришь так, будто мечтаешь стать королем. Для этого, братец, нужно, чтобы отец умер, а об этом мечтать грех, – наставительно заметила Шарлотта. – Но ты прав, тоска ужасная.
Вильгельм вытащил из кармана колоду карт и радостно предложил:
– Тогда давайте в карты поиграем, как взрослые. Эту колоду я выменял у старого Фрица. Хм, на очередную серебряную пуговицу. Только он не успел еще научить меня, но ты-то, Фрид, ты умеешь, я уверен! И Лоттхен нас поддержит, так ведь, сестрица?
Фридрих был уже почти взрослый – ему исполнилось одиннадцать, он был кронпринцем и пользовался заслуженным авторитетом среди детей короля Пруссии. Скептически бросив взгляд на колоду, он принялся зловеще вещать:
– Под древним холмом Пилберг, это здесь, совсем недалеко, прямо под темной елью, находится страшный каменный стол, за которым сидят каменные дети и играют в карты…
– Опять ты нас пугаешь, Фрид! – возмутилась Лотта, но на всякий случай прижалась поближе к Вильгельму (тот опять мелко затрясся). – Как могут статуи играть в карты? Они же каменные!
– В том-то и дело, что это не статуи, а настоящие дети, которых страшный карлик Тарампель учил играть в карты прямо во время церковной проповеди. Местный пастор проклял игроков, и они превратились в камень, а карлику удалось сбежать. Они, волшебные карлики, все такие – юркие и хитрые. Теперь он следит за детьми и наблюдает, вдруг кто захочет перекинуться в картишки?
Вил выронил колоду, карты веером рассыпались под ногами.
– Он наблюдает? А какой он? Если карлик, то значит, маленький и везде пролезет…
Фридрих с улыбкой кивнул в сторону Шарлотты:
– Да не больше ее куклы, из-за которой на прошлой станции был визг до небес. Ах, глядите! – он указал на замороженное окно, на котором неизвестно откуда появились четкие отпечатки маленьких босых ножек, дорожкой проследовавшие куда-то вверх.
Вил взвизгнул, пригнулся, а Лоттхен расхохоталась:
– Довольно пугать несчастного Вильгельма, Фрид! Эти следы сделал ты сам, вот так! – сжав кулачок, девочка прижала руку боком к стеклу – отпечаток оказался похож на ступню без пальцев. Несколько маленьких пятнышек – и кривой отпечаток маленькой босой ноги с шестью пальцами готов.
С хохотом дети украсили окно дюжиной отпечатков, согрели озябшие ладошки у печки и заговорщецки переглянулись. Лотта подняла брови:
