Впервые увидев живого мамонта, Дмитрий Косоруков размашисто перекрестился, хотя никогда не был истово верующим, а Божьему заступничеству предпочитал пару надёжных револьверов. Но тут вышло как-то само собой, потому что воспитание не позволило в голос материться, стоя посреди вокзала, а крёстное знамение вряд ли могло кого-то задеть. Зато спешащие люди, привычные к такому зрелищу, быстро задели самого Дмитрия, пришлось брать себя в руки, поправлять висящую на плече сумку и шагать по платформе в широком ручье пассажиров. Но на стоящее в отдалении диковинное чудовище он нет-нет да и поглядывал — с опаской, любопытством и ожиданием.
Сложно сказать, чего именно он ждал от зверя.
Вряд ли того, что огромное чудовище, покрытое коротким ёжиком стриженой бурой шерсти, исчезнет подобно видению: о реальности этих гигантов Дмитрий прекрасно знал и до этой поездки. Любой офицер знал, потому что из мамонтовой шерсти шили отличные шинели, тёплые и ноские. Но знать — одно, а видеть своими глазами чудовище не меньше двух саженей в высоту — совсем не то же самое.
Скорее, Дмитрий ждал, что громадине надоест мельтешение под её брюхом, и вот тогда…
Но мамонт невозмутимо потряхивал большой шишковатой головой со спиленными бивнями, отгоняя мух, лениво тягал хоботом пучки сена со стоящей тут же тачки и неспешно пережёвывал, игнорируя человеческую суету вокруг громадной тяжёлой трёхосной телеги, на которую грузили тюки и ящики.
Второй мамонт, ещё больше первого, попал в поле зрения, когда Дмитрий миновал небольшое обшарпанное здание вокзала станции. Гигант тянул крытый фургон и выглядел столь же сонным и ленивым, как первый. Он уже не стал неожиданностью, но Дмитрию подумалось, что привыкнуть к этому будет сложно.
Мысль мелькнула и ушла, потому что наконец открылся вид на привокзальную площадь и стало понятно, что с выводами он поспешил.
Большой железнодорожный узел Хинга, через которую проходила Великая магистраль, связавшая длинной прочной нитью восточные и западные моря, была для Косорукова перевалочным пунктом. Конечная цель его пути, медвежий угол со звучным именем Шналь, лежала в стороне от надёжных дорог и больших городов, а эта станция была к ней ближайшей. Дальнейший путь предстояло проделать на лошади, которую для начала требовалось найти.
Хорошая новость состояла в том, что они здесь тоже были. В стороне под приметным, свежевыкрашенным полосатым чёрно-жёлтым столбом стояла пара извозчиков с потёртыми дрожками и дремлющими, невзирая на шум и гвалт, лошадьми. В толчее виднелись всадники, через площадь катилось несколько разномастных экипажей, вдоль дальнего края площади пара серых рысаков с достоинством влекла чёрное ландо, блестящее свежим лаком и кожей, которое издалека казалось новеньким и чистым.
А вот плохая… Впрочем, нет, что плохого в любви местных к мамонтам? Дмитрия это никоим образом не касалось, только стало понятно, что привыкать придётся быстрее: гиганты с хоботами служили тут главным гужевым транспортом, который ещё даже не начали сменять автомобили, тягали фуры и омнибусы, и их было много. Скорее по общей массе, конечно, чем по количеству, потому что всего шесть, но…
О том, что шерстистых громадин разводили именно в этих краях, переняв манеру от желтокожих дикарей, Косоруков действительно забыл. Как и о самих дикарях чжурах: война была не с ними, с империей Чинь, а племена… Да что племена! Кого они волнуют. Даже когда кто-то из вождей решал присоединиться к одной из сторон, от них, по рассказам пехотных, было больше вреда, чем пользы. Только как проводники и годились, да и то толковый воздушник легко мог заменить их знания.
Косоруков скривился, надвинул шляпу пониже, чтобы закрывала лицо от палящего солнца, и двинулся через площадь, прикидывая, к кому лучше обратиться с вопросом — то ли к лотошникам, то ли…
Вопрос решился сам собой, когда дорогу ему заступил немолодой городовой в форменной фуражке и пропылённом холщовом кителе, из гвардейских унтеров.
— Городовой Петров, — назвался он, тронув фуражку. — Вы, сударь, в город наш по какой надобности?
— Здравия желаю, — ответил тем же жестом, — Косоруков, Дмитрий Михайлович, лейтенант его императорского величества флота в отставке, ныне — вольный охотник за головами.
— И по чью же душу вы в наших краях? — заметно потеплевшим тоном уточнил городовой. — Неужто в наш спокойный город?
— Дальше, — Дмитрий махнул рукой в сторону солнца. — Тут-то, гляжу, спокойно.
— Да уж, спокойно! Так уж спокойно, что и не знаешь, как быть! — разворчался он.
В лице скучающего городового Дмитрий нашёл неиссякаемый источник сведений, не всегда полезных, но разнообразных. Петров жаловался на бандитский разгул, впрочем, обычный для всей губернии в мутное послевоенное время, на сухую жару, стоящую уже третью неделю, на подскочившие цены на коровье молоко, а мамонтовое не всякий раз пить сможешь, на…
Косоруков насилу отделался от него минут через десять, но зато теперь знал, где можно взять лошадь внаём, где ближайший участок, в котором можно получить на руки розыскные листовки, где — недорого и хорошо пообедать, а где — взять провизию в дорогу без риска нарваться на гнильё. Со слов Петрова, конечно, но он же и сам с глазами, выберет как-нибудь!
И если с провизией и обедом расчёт оправдался, то с лошадью всё оказалось не столь радужно. Давал хозяин всего трёх кляч, а просил за них, включая залог, — как за горячих верховых лучших кровей. Сторговаться за те деньги, которых лошади действительно стоили, не вышло, но переплатил Косоруков в итоге немного и больше за собственное нетерпение: не хотелось шататься по городу в поисках других, более приличных вариантов. Да и много ли ему от этой лошади надо — дневной переход. Гнедая была вислозадой, с длинной слабой спиной и короткими ногами, всех достоинств — точёная голова на длинной шее, словно приставленная от другого тела. Её даже звали Зорькой. Кому вообще могло прийти в голову назвать лошадь Зорькой?..
Городом Хинга оказалась небольшим, но просторным, с широкими улицами и низкими домами в окружении деревьев. Из-за сухой погоды над мостовой висела тонкая серая пыль, она скрипела на зубах, оседала на коже и покрывала всё вокруг тонким белёсым налётом, отчего город казался выцветшим и блеклым. Да и не только город, лес вдоль широкой укатанной дороги — тоже.
Солнце начала лета в Рождественске обжигало, но грело плохо, потому что ледяной ветер с моря ещё не переменился. Вот во второй половине лета, когда потянет с суши, город раскалится до невозможности спокойно выйти на улицу, а пока там часто пригождалась куртка. Здесь же, в глубине материка, лето уже давно воцарилось и дышало сухим жаром. Неизвестно, что хуже.
