Дождь моросил и моросил… Размокшая ископанная земля комочками глины осыпалась в свежевырытую могилу. На тележке неприятно ярким пятном розовел гроб (это был любимый цвет покойной), и контрастно чернели строгие одежды пришедших сказать «последнее прости». Их было немного. В основном, женщины. Мужчин, не считая раввина, было трое и всего один ребёнок. Девочка лет десяти. Она стояла, тесно прижавшись к боку отца, и не отрывала глаз от церемонии. Молодой, но серьёзный, раввин читал поминальную молитву.
Иногда украдкой девочка бросала взгляд на лицо матери, и ей казалось, что это какой—то дурной сон, который почему—то завис, как поражённая вирусом «операционка» компьютера. Лицо в гробу было бледным, но совершенно живым, а на губах угадывалась чуть заметная знакомая улыбка.
«Она же просто спит!» – хотелось закричать во весь голос, – «Она не умерла! Вы что, не видите?!»
– Эль маре рахим…
Начиналось прощание. Папа подошёл первым. Наклонился, поцеловал в лоб и заплакал. Молча заплакал, как обычно плачут мужчины. И страшно.
– Подойди, Меира. Попрощайся с мамой.
«Это ей? Зачем это? И почему Меира? Она же Мария, Маша!»
Ноги сами двинулись к страшному гробу.
«Это не мама! Это какая-то другая женщина! Она только похожа на маму!»
Лоб был ужасно холодным. Ледяным. Живыми были только маленькие дождевые ка-пельки, почему—то солёные на вкус.
– Пора!
Крышку медленно опустили на место, и два служащих пражского «Хевра кадиш» устано-вили гроб на подъёмник. Стоящие вокруг женщины завсхлипывали, очень смешно, как всхлипывают испуганные кролики.
«Зачем они? Это же не мама!»
Отец крепко стиснул Машину руку и подошёл к самому краю. Взял мокрую горсть, почти грязь, половину сунул ей в ладошку.
– Бросай.
И первым высыпал слипшийся комочек в могилу. Прямо на розовое.
Вещи, вырванные из своих привычных мест, создавали неуютный хаос. Два тяжёлых, за-крытых и готовых к дальней дороге, чемодана сумрачными надгробиями высились в конце гостиной.
Марии вдруг почудилось, что сейчас всё закончится. Надо просто зажмуриться покрепче, досчитать до ста и этот кошмар исчезнет.
Она так и сделала. Ничего не случилось. Папа утрамбовывал последние, нужные с его точки зрения, мелочи в ручную кладь, а тётя Рива, жалостно подперев голову рукой, перио-дически вздыхала и морщилась.
– Может, передумаешь, Иван? – не выдержала тётка, – Закрываешь фирму, бросаешь налаженное дело, отрываешь от привычной среды дочь, – она быстро промокнула платоч-ком ставшие влажными глаза, – оставляешь здесь совсем одну Мириам…
– Рива, не надо, пожалуйста! Мы же всё обговорили, – знакомый нам по сцене проща-ния на кладбище мужчина, отец Маши, страдальчески поднял брови домиком, – а Мириам не будет одна. С ней остаётесь вы, с Соломоном и Юзеком.
Он ожесточённо запихнул в сумку что-то квадратное и щёлкнул «зипом».
– Поймите! Я должен уехать! Если нет, – он понизил голос, – то я просто сдохну здесь от тоски по ней… не по-мужски, да?
– Почему же не по-мужски? – хозяйка погладила ладонью подлокотник, – Именно по-мужски! Настоящий мужчина не стыдится показать боль, когда теряет любимую. Знаешь, когда вы хотели пожениться, меня всё отговаривали отдать тебе мою звёздочку. Русский, мол, обычаи наши ему чужды, не примет он иудейской веры. А некоторые, даже бросались такими непотребными словами, как «гой»…
Она умолкла. Испугалась, что сказала лишнего. Но он не обиделся. Наоборот. Даже улыбнулся.
– А вы?
– А я? А я видела вашу любовь, твою любовь, и сказала, себе самой – «Не делай зла, Рива, не разрушай созданный Богом союз из-за глупых суеверий, дай сироте счастья, которое она заслужила страданиями лет, прожитых без родителей».
– Вы несправедливы к себе! Вы заменили Мириам и мать и отца настолько, насколько это вообще возможно!
Иван ласково дотронулся до лежащей на подлокотнике руки.
– Заменила… – горько выдохнула Рива, – родителей никто не заменит! Но, как старшая сестра Миры, я постаралась хоть немного компенсировать ей родительскую любовь. Тем более, моя собственная жизнь не сложилась… прости, что о себе. Никому оказалась не нужна старая толстая глупая Рива.
Печаль не удалось спрятать за иронию.
– Во сколько завтра ваш рейс?
– В десять пятнадцать по местному.
– Понятно.
Почти наклонившись к лицу зятя и чуть скосив глаза в сторону девочки, она тихо произ-несла:
– Береги её, Иван. И знаешь что, – чуть помялась тётка, – не зови её там, в России, Меира. Пусть будет – Маша. Чем плохое имя? И раздражать будет меньше…
– Думаю, это излишне. Времена антисемитизма, слава Богу, прошли.
– Возможно, – неуступчиво подняла подбородок Рива, – и всё же, зови её Маша.
Взлетающий самолёт, один из многих тысяч, красиво выруливал в свой коридор. Прага уменьшалась и уменьшалась. Дома были сначала со спичечный коробок, потом с почтовую марку, а потом и вовсе пропали из виду. Мягкие облака выстилали пушистый ковёр, и верилось, что всё самое плохое – кончилось. Впереди была новая жизнь.
Удивительно, но Энск почти не изменился. Пятнадцать лет назад, в конце девяностых, уезжая с молодой женой «за бугор», Иван совсем не осознавал, как неподвижно время. Тогда думалось, что счастье ещё там, идёт навстречу, улыбаясь переполненными витринами магазинов и обложками модных журналов. А здесь, здесь оставалась ободранная земля, «братковский» беспредел и постоянное выживание.
Время, конечно, только притворялось. Никакого (во всяком случае, видимого) бандитского засилья на улицах, особенно в центре. Было чисто и даже уютно, а разбитые «Лады» и «Москвичи» заменили дорогие иномарки. И только дома оставались прежними.
И Миша. Миша Сулимов.
Лучший, возможно самый лучший, друг, которого только можно пожелать. Ещё со школьных золотых времён. Сейчас он был суетлив, как бывает суетлив гостеприимный хозяин, принимающий дорогих гостей.
Ивану было хорошо. Впервые за эту страшную неделю. Напряжение немного отпустило, дав передышку воспалённому мозгу.
«Правильно сделал, что уехал, – подумал Иван, – правильно. И для дочурки – тоже пра-вильно».
У них было очень много общего с Мишей. Общее детство, общие увлечения, и до стран-ности похожая взрослая жизнь. Как и у Ивана, у Михаила подрастала дочь, как и у Ивана теперь, у Миши не было жены (только она просто ушла, а не ушла навек), и профессии их тоже были сходными.
– Давай, Ванёк, – коньяк золотисто плеснул в рюмки, – за твой приезд, за Родину, как го-ворится и за то, чтобы у тебя на Родине всё получилось! Лимончик бери.
Они выпили и закусили лимоном.
– Чем заниматься здесь думаешь?
