Так уж повелось, что ни одна стоящая мужская затея не обходится без участия женщины, участия часто анти-созидательного, почти что разрушительного и редко, очень редко – по-настоящему что-нибудь дарующего или хотя бы дающего. Михаил не избежал участи всех сколько-нибудь неординарных личностей, которым суждено было подвергнуть своё творящее начало испытанию вездесущим инь. Он заметил её в метро в час пик: сквозь приятную дремоту успевшего занять сидячее место пассажира на мгновение открыл глаза и увидел перед собой приятный женский стан, хотя и закрытый по случаю холодной погоды стильным пальто серого цвета, но всё-таки отчетливо выдающий стройные ножки, закончившиеся к вящей радости наблюдавшего хорошими бёдрами. Радости, впрочем, суждено было улетучиться, когда Михаил не избежал соблазна и поднял взгляд выше: фигуру завершала приятно, в меру выдающаяся грудь, лицо немного восточного типа и в довершение – копна неестественно ярких чёрных волос. Не то чтобы привычно дремавший до сей поры Михаил пал мгновенной жертвой какой-то божественной красоты, отнюдь: перед ним стояла симпатичная, может, сними с неё пальто, окажется даже красивая девушка, но не более. Много их таких встречаешь в московской подземке, которая для мужчины есть один большой клуб знакомств по интересам и без оных.
Он продолжал дремать, поминутно открывая глаза, дабы убедиться, что всё ещё здесь нежный кашемир: так захотелось ему назвать манящую серую ткань, может, потому что звучало приятно и элегантно, а скорее – потому что других названий просто не знал. В очередной раз открыв глаза, он констатировал исчезновение приятного видения, глубоко вздохнул и по привычке всех не слишком решительных мужчин стал убеждать себя, что девушка в целом обычная, кто его знает, что там под одеждой, опять же по лицу не скажешь, сколько ей лет – там, может, сидит хороший тридцатник, да и вообще она выходила на две станции раньше него, можно опоздать на работу, и так далее убаюкивал растревоженное воображение Михаил, пока не услышал: «Осторожно двери закрываются».
В следующее две секунды, пока уставший голос объявлял следующую станцию, он вскочил и, прорываясь сквозь толпу, ринулся к выходу. Казалось бы, он должен был встретить сопротивление озлобленной людской массы, но публика, закономерно приняв его за проспавшего свою станцию, хотя и без лишней радости, но в целом охотно, с редким матерком подалась в стороны, пропуская его навстречу чему-то. Опять вялая толпа, эскалатор, на котором он пристально следит за своей избранницей, ощущение всё ещё не закончившегося сна.
«Впрочем, не ехать же теперь за ней, так можно и на работу опоздать», – твердит отрывистой морзянкой рассудок, всё это происходит будто бы не с ним; вдруг неожиданный всплеск адреналина, когда он обгоняет её, останавливает и, не слишком плохо для запыхавшегося кретина, произносит совершенно без столь нужной ему сейчас самоуверенности:
– Девушка, я понимаю, что нет ничего банальнее, но я буду идиотом, если не попробую с Вами познакомиться.
Реплика кажется ему самому настолько удачной импровизацией в подобных обстоятельствах, что он теряет дальнейшую нить разговора, который ведь продолжается, а значит, дело пошло: какие-то незначащие фразы, и вот он уже спешно вынимает из рюкзака отрывок бумажки и ручку, чтобы записать номер её телефона, попутно вспоминая, что является обладателем мобильника, и какого, спрашивается, чёрта, тогда не достал его. Бумажка, как назло, пестрила номерами, что, как ни странно, приятно удивило девушку, и она произнесла что-то вроде: «Я смотрю, Вы часто знакомитесь в метро».
Честность – самое глупое, что можно придумать в общении с женщинами, и Михаил откровенно признался, что это всего лишь номера сервиcного центра, но, по счастью, то ли из-за поспешной готовности, с которой он это сказал, то ли ещё почему, но девушка, её имя было Ирина, ни на секунду не поверила в то, как, к слову сказать, блестяще, вышел из щекотливой ситуации этот такой ещё вполне молодой человек. Быстрое прощание, и обладатель заветного телефона поехал на эскалаторе обратно, то ли спеша на работу, то ли убегая, чтобы не упустить удачу, но провожаемый благодарным взглядом девушки, которой приятна, в принципе, любая мелочь, совершённая в её честь, пусть даже кому-то всего лишь пришлось выйти на пару станций раньше, чтобы попытаться заполучить её номер. Кто знает, какие мысли тогда пронеслись в её голове, да и важно ли это знать; а, впрочем, были ли там вообще мысли, добавит саркастически настроенное мужское эго, и, наверное, будет отчасти право, но сейчас Михаил был полон приятного ощущения совершённого поступка: не ради знакомства с девушкой, не ради своей любви или похоти, а лишь ради того, чтобы избежать чувства разочарования от чего-то не сделанного. И как ни незначительна может показаться причина, она во многом и есть на самом деле двигатель многих и многих поступков, такая вот простая убогая мотивация – чтобы не было потом мучительно больно.
Не останавливаясь тем же вечером и двух часов в местном грузинском ресторане на стадии недолгой романтической привязанности, Михаил каким-то чудесным образом оказался героем постельной сцены с двумя такими разными любовниками, потому что, хотя и страдая чрезмерной любовью к алкоголю, остальных эмоций был почти что лишён, его же избранница в них просто купалась. Они были смыслом её существования, и она наполняла ими всё, что попадалось на её пути. Ирина была полной его противоположностью, не минусом, который так притягивает плюс, но собранием всех качеств, которые он не любил, даже ненавидел в людях. Непостоянство и непоследовательность, эта дикая эмоциональность, которую приходилось прямо-таки силой хотя бы на время гасить, ревность и злость – настоящая, животная, бессмысленная злоба на весь так сильно обидевший её мир, на судьбу и провидение, на него – любого него, который был с ней сейчас рядом. Такое не могло вызвать в нём ничего, кроме отвращения, и всё же… этот тонкий, чуть вульгарный аромат её духов. Из этого тела сочилась жизнь, чистая и неподдельная. Это тело не знало сомнений и иных страстей, кроме страстей любовных; последние дарят ощущение эйфории, первые разлагают душу ещё при жизни. От неё не исходил этот привычный, хотя и едва уловимый запах тления, когда жизнь подменяется существованием, заботящимся лишь о том, чтобы продлить самое себя, и потому избегающим сильных переживаний, дабы не заработать лишний седой волос или морщину.
Она жила, эта вечная крыловская стрекоза, упивалась мгновением своей молодости, щедро растрачивая её в потоках наслаждений. С одинаковой страстью отдавалась она как пороку, так и благодеянию, следуя порывам своего сердца, души да хоть бы и матки, но только не мозга. Именно мозга, а не ума, потому что, обнимая эту кристаллизованную сексуальность и красоту, Михаил чувствовал, что ум и интеллект в понятных ему доселе формах оставляют его, и пусть на одну ночь, но он научился вдыхать эту эссенцию чистого счастья, ибо обладать ею сейчас и было счастьем истинным, которое ощущаешь всем дрожащим от восторга нутром. Её полуулыбка, слегка раздвинутые, как бы в презрительной усмешке уголки рта, была создана для того, чтобы влюбиться в неё без памяти, и нимфа, трепещущая от наслаждения в его руках, очевидно не раз бывала предметом самой пылкой страсти и самой нежной любви, слитых воедино в поклонении её совершенству.
