Михаил. Такое ему досталось имя. Некто, весьма прозорливый, написал, что оно отдаёт трагичностью судьбы – Лермонтов, Булгаков и кто там ещё, но попытка соответствовать высоким стандартам самопожертвования удалась ему лишь отчасти: то есть трагичности судьбы оказалось навалом, но вот с остальным как-то сразу и основательно не задалось. Вполне успешный, вполне довольный жизнью, вполне одинокий, он будто специально был создан провидением, чтобы всем существованием демонстрировать умение довольствоваться если не совсем уж малым, то, по крайней мере, удовлетворительным набором всяческих благ. С детства беспросветный середняк, «хорошист» – ни то ни сё, без выдающихся способностей, уныло тянувший лямку и не отпечатавшийся в памяти, наверное, ни одного из учителей, он брал цитадель знаний не штурмом юного пытливого ума, но тихой усидчивостью старого геморройного служаки, закостеневшим от рутины мозгом осваивающим ЭВМ – да и то лишь по необходимости.
Даже должность его тянула, как он сам с лёгким сожалением признавал, на руководителя чуть ниже среднего звена, когда именно в «чуть» и скрывался главный подвох: упорным трудом, хотя и не без помощи удачно сложившихся обстоятельств добившись повышения, Михаил занял позицию, могущую называться руководящей лишь на бумаге, по сути являясь промежуточным звеном между недосягаемым боссом и рядовыми сотрудниками, чаще сотрудницами, финансового отдела, хотя бы и именуясь при этом супервайзером. Чья-то больная фантазия поставила мужчину на типично женскую даже в западной компании должность, что закономерно и довершало образ какой-то противоречивой неполноценности как в карьере, так и в жизни.
Начальник, однако, из него вышел неплохой – в силу привитой с детства полезной привычки руководствоваться во всём одной лишь объективной необходимостью, которая выражалась в его случае единственно в указаниях вышестоящего шефа. Любые просьбы, советы, а хоть бы и приказы последнего он никогда не подвергал сомнению, и только когда конфликт со здравым смыслом оказывался очевидно налицо, аккуратно спускал на тормозах результат деятельности чьего-нибудь слишком возбуждённого ума. Лишённый возможности получать сильные эмоции естественным путем – любовь не клеилась в силу посредственной внешности, спорт по причине хилой конституции не пошёл ещё со школы, к красотам природы он был равнодушен, Михаил сконцентрировался на двух основных способах достижения выдуманной, очевидно временной, но всё же гармонии: книги и алкоголь. Первое существенно помогало расширять кругозор, тренировать воображение и вообще добавлять в унылое по большей части прозябание красок, второе выполняло роль привычного допинга или анаболика, готового в любой момент, смотря по ситуации, придать дополнительный импульс или заглушить боль тоски и одиночества. Пьющий книжный червь, причём количество опустошённых – в основном наедине – бутылок примерно соответствовало числу прочитанных книг, а поскольку и то, и другое исчислялось сотнями, то со временем он стал-таки весьма эрудированным, с претензией на индивидуальность, чуть раздражительным мужчиной, постель которого иногда согревали вполне симпатичные девушки, хотя чем дальше, тем больше знакомые проститутки.
В очередном алкогольном угаре, когда привычка напиваться без меры в одиночестве стала уже потребностью, захлёбываясь в экстазе самоуничижения, рождённый ползать, вдруг приподняв голову, неожиданно основательно и всерьёз решил оторваться от надоевшей ползучей действительности, взял в руки перо и бумагу, что на современном языке означает открыл компьютерную программу и вознамерился для разнообразия полетать – то есть что-нибудь взять да и написать. Однако всё, что оказалось у него в жизни сколько-нибудь ценного, было резюме; весьма, впрочем, удобная при известных обстоятельствах форма жизнеописания: можно подходяще изложить любую ерунду под настроение или конкретную позицию и быть уверенным, что никто не станет ничего проверять, ведь рекрутер работает за комиссию, а не за правду – на кой ляд ему звонить твоему бывшему работодателю; hr вкалывает с 9 до 18 и получает зарплату исключительно за этот промежуток времени, а уж тебе самому и подавно плевать на то, кто ты есть на самом деле – иначе придётся рано или поздно признать, что ты вообще ничто, а это неприятно. С curriculum vitae, собственно, всё и началось, когда слегка потерянный, несмотря на твёрдую валюту зарплаты, светлое предсказуемое будущее, где в конце уже начинала маячить тихая уютная гавань, в которой так приятно встретить смерть, типичный продукт конвейера глобализации вдруг, с какой-то радости, ощутил в себе задатки личности. Буква накладывалась на букву, тесные границы CV раздвигались, превращаясь в хорошо известный дневник лишнего человека.
Сей труд не блистал ни красотой слога, ни силой воздействия хотя бы непосредственно на автора, но однажды вечером, утомлённый алкогольной интоксикацией, Михаил записал нечто, заинтересовавшее его самого, а не одних лишь восторженных интеллектуалов из светлого будущего:
«Читая новости, мне пришло в голову, что наша нынешняя система власти в стране очень напоминает конец девятнадцатого – начало двадцатого века в царской России: и там, и здесь власть с большим напрягом не так давно избавилась от наиболее звериного своего проявления; в первом случае – отменив крепостное право, во втором – отправив на свалку истории коммунистическую идею. Власть в обоих временных промежутках была в руках не самых, может быть, сведущих, но всё-таки более-менее вменяемых людей, в результате чего, несмотря на жуткую бюрократию, население было в целом обуто-одето-накормлено и могло с некоторой уверенностью смотреть в будущее и даже строить на это самое будущее планы.
Наконец, с разницей в сто лет одинаково ощущается некоторое брожение в обществе, которое хотя и понимает, что в этой стране всё может быть намного хуже, однако не забывает, что ведь может же быть и лучше – благо пример сытой довольной Европы будоражит умы российских реформаторов всех времён. Как мы помним из курса истории, в начале двадцатого века карты смешала Первая мировая война, в которой мы доблестно исполнили свою обычную роль пушечного мяса, отвлёкшего на себя силы Кайзера ценой, правда, собственной государственности – ну так ведь чего не сделает русский человек, если хорошо попросят. Однако дискредитирована и поругана власть была задолго до этого – над ней загодя надругалась собственная интеллигенция, которая в попытках избавиться от русского сплина породила толпы народовольцев, террористических групп и прочих истинных патриотов отечества своего, которые и показали покорному до тех пор народу, что власти можно плевать в лицо, её можно унижать, а хоть бы и убивать, и, главное, можно заставить её себя бояться (вспомним Александра третьего, проводившего жизнь фактически в заточении из страха разделить судьбу своего предшественника). Усвоил эти уроки, правда, не народ, а, скажем образно, его низы – наиболее амбициозная и способная часть, лишённая от рождения большинства благ этого мира, но воочию увидевшая способ пересмотреть эту досадную несправедливость.
