Он шёл уже около часа без отдыха. Сухой лес редел, но никаких видимых изменений вокруг не было. Высохшие деревья всё также трещали и стонали, сбрасывая с себя последние пожухлые листья. Всё также жёлтое марево из песка и пыли, закрывая солнце, давило и отбирало ощущение времени. Он уже не пытался обходить сухие ветки, старые шишки и высохшую скрюченную траву, а посему каждый его шаг тяжёлым хрустом разносился по остаткам того, что некогда было зелёным пушистым лесом. Уже давно не было смысла осторожничать. Он позволял себе громко чихать и кашлять от застывшей в воздухе древесной трухи и пыли. Зверь, идущий где-то впереди, кажется, тоже это осознавал, и сухой трескучий шум из-под четырёх его копыт ритмично разносился далеко вокруг. Так они шли уже седьмые сутки.
Назвать эту ситуацию «охотой» человек не мог, да и «выслеживание добычи» или даже «преследование жертвы» сюда не подходило никоим образом. В начале всего этого действа – когда прошедший мимо лагеря зверь вывел человека из забытья, поднял силком на ноги и заставил идти следом, – да, вероятно, это была и охота. Но сейчас, спустя неделю преследования, человек всё больше склонялся к мысли, что это какая-то странная нелепая игра. И он охотно принял эти правила, идя следом, и уже и не пытаясь нарушить игровые условия.
Ещё три-четыре дня назад, подстёгиваемый голодом и злобой, он предпринимал попытки нагнать зверя, но каждый раз, как только расстояние межу ними сокращалось – преследуемый равнозначно увеличивал свою скорость и уходил далеко вперёд.
А затем – останавливался и ждал.
Когда же человек подходил на приемлемое расстояние – зверь снова продолжал свой шумный трескучий путь. Именно эти действия напрочь лишённые какого-либо логического объяснения вынудили человека продолжать игру и, по возможности, довести её до конца. А ещё лучше – выиграть.
Вернуться назад и идти своим прежним путём он больше не планировал, да и не хотел. Желание «выжить любой ценой в умирающем мире», рьяно охватившее его в первые недели и месяцы после случившейся катастрофы, больше не занимало мысли. Вести записи, календарь, поиски выживших он тоже бросил – всё это давно перестало быть важным. И даже постоянно донимающий голод перестал пугать, как раньше. Всё это отошло куда-то на задворки сознания. Теперь он жил одним днём, не задумываясь о том, что будет завтра.
Сейчас важен только шум из-под копыт, идущего впереди. Важно завершить начатую им игру.
Где-то вдали, будто в подтверждение этим мыслям, громко затрещала переломанная пополам копытом сухая ветка. И снова наступила давящая тишина, нарушаемая лишь тихим шорохом опадающей листвы и пепла.
Иногда человеку казалось, что он сам уже превратился в этот мертвенный шорох. Он слышал его и во сне, и наяву, и ничто не могло его заглушить – ведь других звуков вокруг не осталось. Ни птиц, ни животных, ни ветра.
Ничего.
Только шорохи, иногда скрипы и стоны деревьев и скатывающиеся по склонам камни.
А ведь совсем недавно мир шумел, как гигантский парк аттракционов. И днём и ночью текла в нём электрическая жизнь: грохот, смог и гудение индустриальных городов, музыка и ритмичные басы развлекательных – всё разносилось волнистым эхом по лесам и горам, морским побережьям и речным заводям, а люди наполняли каждый закоулок мира бесконечным балаганом и суматохой.
Теперь же царила мёртвая давящая тишина.
Он остановился на вершине небольшого пригорка, вытер вспотевшее лицо платком, и, тяжело дыша, осмотрелся. Закашлялся. Из-под сапог полетели по склону мелкие камешки, разнося известие о его присутствии. Видимо дело шло к закату: марево из облаков, пыли и песка делало небосвод одним большим оранжевым пятном. Возможно, это песок далёких пустынь, а может, просто пыль умирающих и тлеющих повсюду городов. Уже не важно. Сейчас нужно найти подходящее место для лагеря, дать ногам отдых.
Значит, впереди точно горы: лес значительно поредел, везде торчали жалкие пучки сухого колючего кустарника, а из земли выглядывали заострённые белые камни, которых раньше не наблюдалось. Может, если подняться повыше, воздух станет лучше – не такой тяжёлый и пыльный, как в лесу?
Он всмотрелся вдаль. Глаза слезились, ибо видели они уже не так хорошо, как раньше. Но он продолжал через силу смотреть: зверя не было видно.
Последние дни желание узнать, что это за животное, стало навязчивой идеей. Он перебрал в уме множество вариантов – косуля, олень, лось, лама, лошадь, а может даже и зубр, сбежавший из развалившегося городского зоопарка? Это мог быть кто угодно! Теперь же склонялся он к тому, что это или лось, или олень. Ситуация даже забавляла, ведь он шёл неделю по вымершему лесу неизвестно за кем, преследовал неизвестно кого. Может, вообще галлюцинацию?
Нет.
Такой мысли допускать нельзя. Нельзя даже думать о том, что он сбрендил. Нет. Столько держаться, чтобы сойти с ума – это бессмысленно. Беспощадно. Не по-человечески.
Отогнав от себя пугающие фантомы, при этом реально махнув перед лицом рукой, человек принялся выбирать место под лагерь. Чуть ниже по склону одиноко торчала из земли белая каменная глыба, а вокруг неё красовалась ровная полянка без сухостоя и валежника. Хорошее место. Если развести костёр, то можно не бояться, что вылетевший ночью уголёк спалит вокруг тебя добрую половину усохшего в сухарь леса.
Спустившись по склону, на ходу подбирая валежник, он бросил возле торчащего камня потрёпанный рюкзак, раскидал мелкие камни и грузно сел. Аккуратно сняв сапоги и следом портянки, осмотрел ноги: выглядели они плоховато, ходьба доставляла приличную боль, но терпеть пока ещё было можно. К тому же, это всё не будет длиться вечно. Ощущение, что развязка близка, иногда настигало его, но, в прочем, также быстро и уходило прочь. Вытерпеть в дороге можно многое, однако, когда у тебя стёрты в кровь ноги и каждое движение отдаёт стреляющей болью – простой шаг на ровной местности превращается в сущую пытку.
Он помассировал ступни, посчитал новые волдыри, вздохнул. Другой обуви не было, и, скорее всего, уже не будет.
Сгущающаяся темнота постепенно окутывала куцый лес, и солнце где-то там за облаками почти закатилось за горизонт. Ещё один день прожит, пройден, вымучен, можно ставить крестик в календаре, будь он в наличии.
Достав нож и огниво, чиркнул о стержень один раз, высекая искру. Та прыгнула на сухую траву, занялась, и через минуту скромный костерок уже освещал поляну.
Самое время заняться ужином. Конечно слово «ужин» – это звучит гордо. Еды-то оставалось совсем ничего. Вода, слава Богу, попадалась годная для питья, в ручьях. Но только в тех, что бьют ключом. Стоячую воду он брать остерегался.
