«Всем проявлять максимальные меры предосторожности! Желательно не покидать свои квартиры без крайней необходимости, по возвращении тщательно вымыть руки и обработать телефон дезинфицирующим средством!..»
Девушка из телеэкрана монотонно и настойчиво повторяла рекомендации эпидемиологов, советы чиновников министерства здравоохранения и указания мэра столицы. Мировой вирус добрался до первопрестольной, и теперь она была окутана, как зарином, едким и парализующим информационно-паническим облаком. Сам вирус жил только в ослабленных организмах некоторых москвичей, но его устрашающий призрак витал в душах миллионов телезрителей, радиослушателей и интернет-юзеров.
Сева Енисеев старался не реагировать на всю эту угнетающую шумиху, но на всякий случай запасся мылом, овсянкой, куриными яйцами и туалетной бумагой. Сегодня его отпустили с работы пораньше и велели прийти только через неделю. В департаменте вводились поочередные дежурства, его смена теперь была не скоро.
Дома Севу ждали остатки вчерашнего ужина, гора посуды и незаправленная кровать – его жена Татьяна занимала ответственный пост в серьезной корпорации, поэтому утром не разменивалась на бытовые детали, а мчалась заниматься делом более важным и экономически значимым. Но в этот день беспорядок не смутил Енисеева – во-первых, он не смущал его и в остальные дни, а во-вторых, он думал лишь об одном – о своем литературном сборнике. Он мысленно шагал к нему много месяцев, но прийти так и не мог – отвлекала госслужба, вечерние прогулки перед ужином, кино, рестораны, мысли о бренности бытия и бессмысленности любых начинаний – короче говоря, все то, что испокон веков отвлекало великие умы от своего призвания. Только загадочный вирус, приостановивший работу ресторанов, кинотеатров, музеев, а вместе с этим и праздно-привычное существование столичного клерка, смог создать Енисееву идеальные условия для творчества.
Но… Оказалось, что даже этого было недостаточно.
«Знаете… Иногда человек садится за письменный стол, замирает в предвкушении, ставит вспотевшие от напряжения пальцы на клавиатуру… И вдруг понимает, что писать ему совершенно не о чем. Его жизнь – в меру богатая на путешествия, эмоции, разочарования – пролетела стремительной кометой по небосводу вселенной и оставила в памяти лишь зыбкую полоску, как скромное напоминание о себе.
Тратить драгоценный картридж на описание этой едва заметной полосы? Нет, увольте. Но мозг человека так замечательно устроен, что, в отличии от прочих живых существ, он может сам изобретать себе жизнь. Не целиком – видимая ее часть все же развивается по своим привычным законам и сталкивает человека со скукой, внутренним одиночеством и длинными очередями в магазинах. Но другая часть, не озираемая глазом, создает тот мир, в котором скука уступает место безудержной фантазии, одиночество – неповторимым встречам, а очереди… Они, боюсь, все же неистребимы. Хотя, если в душе находиться в центре Сахары или в лодке посреди Тихого океана, то там плотность населения уже не станет насущной проблемой.
Енисеев пробежал глазами начало своей книги, задумчиво посмотрел в окно и продолжил стрекотать пальцами по клавиатуре. Он дал себе слово не выбрасывать впустую ни одной приходящей в голову идеи – ведь ни один крестьянин не сможет предугадать, какое семя даст плод, а какое останется бесполезной крупицей земли. Главное – сеять. Семена, мысли, размышления…
Можно описать сей прозаический опус как записки о фантастической повседневности. Слишком мудрено и непонятно? Кто знает… Ведь, прижимаясь друг к другу в общественном транспорте, мы так любим уходить в мир грез и собственных иллюзий – с помощью музыки, книг или снов. Особенно книг – сейчас же стало невозможно войти в вагон размеренной походкой, присесть на свободное место, развернуть журнал и уткнуться в него носом до конца маршрута. Московское метро тому подтверждение: в нем в час пик не то что книгу – мобильник даже из кармана не вытащить без гимнастических кульбитов.
Поэтому если кто-то, невзирая на препоны судьбы, умудряется в общественном транспорте впиться глазами в какой-либо текст – значит, автор этого текста написал его не зря. Достоевскому такую мысль уже не понять, но если бы он дожил, то наверняка бы посочувствовал и поддержал ее.
Енисеев непроизвольно улыбнулся – сейчас метро было не лучшим средством передвижения, жители боялись вирусной инфекции. Но абзац он решил оставить – все равно, пока его литературное детище пройдет Сциллу редакции и Харибду публикации, переболеют все, кому это отпущено судьбой, и суматошная московская жизнь, в том числе подземная, вернется в своей привычный бурлящий и стремительный поток.
Сюжеты… Повседневность и фантазия… Правда и иллюзия… Вот что самое сложное.
Он посмотрел на одну из стен комнаты – на светло-розовом фоне висела фотография любимого кота Севиной мамы. Презрительно-глубокий взгляд голубых глаз и длиннющие белые усы на фоне темной, будто покрытой копотью морды. Таковы были достоинства этого своенравного представителя тайской породы.
«Они должны отпечататься в вечности, которую создаю я сейчас!» – самодовольно прошептал Енисеев и надолго уткнулся в монитор.
Один день из жизни Копченого
Черный необъятный сарафан с расшитым звездным узором все сильнее окутывал суетливую столицу. Очередной осенний день неизбежно уносился прочь, и вместо солнечного света на караул заступил электрический. Когда Москва целиком погрузилась во тьму, у обочины Ленинградского шоссе затормозило такси.
– Дальше дойду пешком, благодарю! – взволнованно произнес пассажир и поспешил выбраться из автомобиля. Таксист безучастно пожал плечами, завершил заказ на своем телефоне и, взвизгнув колесами, умчался вдаль, в поисках новых клиентов и собеседников.
Вышедший мужчина закутался в плащ, сжал под мышкой кожаный портфель и быстро зашагал прочь от трассы, вглубь темных переулков. Справа от него в чернильное небо врезались узорчатые башни из красного кирпича с белыми стрельчатыми окнами. За ними возвышалась крыша романтического замка – архитектурного метиса неоготики и пышного классицизма, затерявшегося среди скучных многоэтажек. В ночи очертания замка становились еще вычурнее и нереальнее – казалось, что из его ворот вот-вот появится конный экипаж императрицы и умчится по асфальтированному тракту, под взгляды ошалевших таксистов, в сторону имперской столицы – Санкт-Петербурга.
Но незнакомец не отвлекался на фантазии – не глядя по сторонам, он стремительно прошагал вдоль кирпичной стены; из его ноздрей вырывался отрывистый свист, а глаза сосредоточенно смотрели под ноги и напоминали зрачки хищной птицы, высматривающей в степи неосторожного тушканчика. Миновав бывший императорский замок, мужчина затерялся среди густых парковых деревьев, но вскоре вынырнул к переулку и подошел к темному двухэтажному особняку, скрытому от посторонних глаз чугунной решеткой и шеренгой раскидистых кленов. Сквозь них виднелись лишь четыре античные колонны, подпирающие классический треугольный портик, на котором красовался белый медальон с размашистым вензелем «Л.М.»
