Арилора. Мраморный Зал – бывший зал заседаний Сената. Праздник в честь Дня Свободы. Год 1997 до Вторжения
Яркий луч восходящего солнца, проникнув в витражное окно, коснулся покрывавшего пол белого мрамора и тот засверкал еще ярче, озаряя золотистым сиянием древний Мраморный Зал, где столетиями решалась судьба половины мира. С левой и правой стороны зала в полу виднелись едва заметные отверстия, вносящие небольшое искажение в общую картину. Оттуда словно недавно были удалены, ввинченные прямо в пол, ряды стульев или скамей. Ведущая к выходу из зала золотая дверь была наглухо заперта.
Снаружи жил своей жизнью огромный город. Шумел рынок близ Форума, шумели улицы, переулки. Сегодня Арилора праздновала и ликовала, лишь в древних стенах, как и сотни лет до того, царила торжественная тишина, не нарушаемая никем и ничем, кроме человеческих голосов.
Когда-то они звучали здесь во множестве – высокие и низкие, преисполненные мудрости и спокойствия, ярости и гнева. Одетые в белоснежные плащи сенаторы столетиями вещали с трибун, спорили, обсуждали, вносили предложения, решая судьбы тысяч живущих.
Сейчас во всем огромном зале – в самом его центре, на некотором отдалении друг от друга, находились лишь три фигуры в белых плащах – две мужские и одна женская. Участок пола вокруг каждой из них был испещрен многочисленными рунами. Опытный взгляд распознал бы среди них отвечающие за время, пространство, изменчивость и стабильность, движение и покой. Многие руны были изначально противоположны друг другу. То, что они находятся рядом, скорее всего, означало, что вскоре здесь будет использовано заклинание невероятной сложности и мощи. Люди были напряжены. По телу каждого из них то и дело проходила мелкая, едва заметная дрожь. Казалось, они готовились к этому уже давно и сейчас, в последний момент, никак не могут решиться. Наконец, один из них – мужчина, стоящий во главе зала, подал голос. По-старчески хрипловатый, он, тем не менее, звучал решительно и жестко.
– Время пришло, – произнес старик с закрытым капюшоном лицом. Эхо его слов отдавалось в стенах древнего зала, отражаясь от них и усиливаясь, словно тем самым добавляя им торжества и значимости.
– Все… готово, – басом произнес второй мужчина – мускулистый здоровяк, на котором белая мантия смотрелась несколько комично. Движения его тела выдавали волю и уверенность, однако голос звучал несколько нерешительно, – но нас здесь только трое, неизвестно…
– Довольно! – резко перебил его старик. – Мы уже давно все решили и рассчитали, хватит и нас троих. Эфиру все равно. Когда все закончится, остальным придется смириться и принять произошедшее, как данность.
Он по очереди взглянул на мужчину и женщину и, все еще видя нерешительность, продолжил уже более торжественно, словно одновременно вещая и уговаривая:
– Сегодня, здесь и сейчас, мы изменим мир. Не на словах и не в виде пустых обещаний, как столетиями делали те, кто отдавал нам приказы. Мы изменим, наконец, расстановку сил, обретем целостность и станем сильнее сами. У кого еще есть подобное право?! Мы делаем это не в угоду собственным амбициям, а потому, что таков наш долг. Это должно было произойти уже давно. Мы всегда это знали, лишь боялись признаться в этом, признаться, прежде всего, себе самим, продолжая годы и века влачить жалкое существование слуг, прислужников тех, кто ниже нас, тех, кого заботила лишь власть, – при этих словах старик искоса бросил взгляд на пространство за своей спиной, где когда-то стоял серебряный трон. Сидящие на нем люди после всех споров сенаторов всегда выносили окончательный вердикт. Сейчас там находилось лишь пятно расплавленного серебра.
– Остальные поймут, пусть даже со временем, не могут не понять. Ибо то, что мы совершим сегодня, есть апофеоз всех наших целей и стремлений, квинтэссенция нашей свободы и мечты о лучшей жизни, для себя и других.
Закончив речь, старик в капюшоне посмотрел на своих спутников. Мужчина и женщина по очереди кивнули. Затем все трое подняли руки и погрузились в молчание.
В первую минуту могло показаться, что ничего не происходит. Но затем руны на полу начали светиться ярче, белоснежным и одновременно бледным светом.
Словно отзываясь на это сияние, послышался тихий, вибрирующий звук. Он становился все громче и громче, постепенно наполняя зал низким гудением. Свет, исходящий от рун, постепенно разгораясь, коснулся стоявших на них заклинателей, а затем вырвался из их рук тремя яркими лучами, встретившимися посреди комнаты со звуком, напоминающим скрежет стали по стеклу.
На месте скрещивания лучей образовалась белоснежная сфера, вбирающая энергию откуда-то из-за пределов мира. В середине сферы появилось небольшое темное пятно. Все расширяясь, оно вскоре охватило саму сферу (оставаясь, впрочем, в ее пределах) и завертелось в темном вихре. Вибрирующий звук становился все сильнее, сквозь него едва можно было расслышать голоса пытавшихся докричаться друг до друга магов, произносящих непонятные постороннему слуху фразы.
– Есть соединение! – с явным напряжением выкрикнул здорвяк.
– Есть отсечение! – вторила ему женщина.
– Фиксирую! – с хрипотцой в голосе крикнул старик.
– Что-то не так! – напряжения в голосе здоровяка стало заметно больше. – Слишком неровный поток!
– Не могу стабилизировать! – выкрикнула женщина.
– Сохранять концентрацию! – скомандовал старик. – Что с введенной защитой!?
– Запаздывает!
Темнота в светящейся сфере вращалась все быстрее и, наконец, с громким хлопком исчезла вместе с ней самой. Отброшенные мощной ударной волной, заклинатели разлетелись в разные стороны и некоторое время не шевелились, далеко не сразу придя в сознание.
Праздник был в самом разгаре. Лилось рекой старое выдержанное вино, целые бочки которого были выкачены на площадь из дворцовых подвалов. Прохожие спокойно черпали из бочек дорогой напиток, используя для этого любые средства – от черпаков, до собственных рук. На поставленных прямо на улице столах лежала еда, которую в обычные дни могли позволить себе лишь магнаты и нобили. От окна к окну тянулись веревки с развешанными на них разноцветными лентами. Праздник шел на всех улицах города, но здесь – на главной площади было его сердце. Слышались повсюду песни и смех, шум и гомон из тех, что не раздражают, а наоборот – радуют душу. Даже вездесущая городская стража была сегодня не так бдительна, как в обычные дни. Да и причин для этого сегодня не было. Ни один карманник, вор или убийца, из тех, кого обычно во множестве отлавливала стража, в этот день не поднял бы руку даже на в стельку пьяного купца, с головы до ног обвешанного драгоценностями.
