Знамение
В сумерках к берегу речки спустилось трое всадников. Маленькие степные кони, купленные у ногайцев, хорошо подходили для дальних походов.
Выбирая место для переправы, Пепелюга, привстал с седла, опираясь ногами о короткое стремя, натянул тетиву лука. Лошадь не дрогнула, её не испугаешь свистом стрелы.
Не услышав никакого крика, монах успокоился.
– Почудилось. Мелькнуло что-то. Думал, крался за кустами.
– Может, леший следит за нами? – спросил шёпотом Колояр, послушник, едущий рядом.
– Кто его увидит в траве, идёт вровень. То ли ветер качает рогоз, то ли нечистая сила! Сгинь. Пропади!
На том берегу реки вдруг запылал огонь, который, срываясь снизу от земли, плыл по воздуху, метался среди деревьев.
– Вот и божественная обитель! – обрадованно произнёс Пепелюга, – за два дня пути добрались без убытка и изъяна. Найти бы не топкий брод в темноте.
Не расчёсанная борода монаха путалась в полах не опоясанной рясы, свивалась с широкими рукавами, он живо обернулся, подрясник, шитый в талию, с наглухо застёгнутым воротом и длинными узкими рукавами, слегка затрещал по швам.
Благо задняя часть седла на крупе лошади давала возможность свободно повернуться всаднику во время стрельбы или сабельного боя. Врасплох не застать.
Пепелюга не раз пристально вглядывался в молчаливого боярина.
Встречая его каменный взгляд, тревожно думал:
“Что у него на уме?”
Стремясь снять подозрения, сказал со вздохом:
– Вот и монастырь. Желаешь, Зеленя, сразу свидеться с игуменьей Анастасией, либо подождём до утра?
– Переправимся для начала на тот берег.
– Строгая игуменья, – не ведаю, как нас встретит, – задумчиво произнёс монах, – а допрежь1 к тебе хорошо относилась.
– Как умер дядя Всеволод, она стала другой.
– Не говори так, с детства бываешь в этих местах.
– Дядя Всеволод мне заменил умерших родителей. Тоскую по нему.
– Это правда, он тебя любил, как родного сына. Но и игуменья тебя ласкала.
– За её ласку мне теперь надо платить. Нет у меня близкого человека кроме тебя, Пепелюга.
– Спасибо на добром слове. Ты мне дорог. Жаль, что умерла моя дочь Елица. Мне так хотелось вас поженить.
Боевые кони не боялись воды. Привычно вошли в холодный поток с белесым туманом и вскоре выбрались на песчаную косу.
– Господи! Иконы нет, неужто в воду уронил! – вскрикнул в страхе Колояр, – ощупав пустую кошелку у седла, – разве её теперь сыщешь! Течение здесь быстрое.
– Теперь эта река стала святой! – мрачно заметил Пепелюга.
– Не будет завтра нам удачи, – усмехнулся боярин, – эта икона, я слышал, исцеляла от недугов.
– Ты хотел этой иконой вернуть рассудок Полонее? Всуе, ей уже ничем не поможешь. Прошёл уже год, как девица помутилась умом. Даже святые стены не оберегают.
А ведь благодаря старцу Даниле в этом лесу уже двадцать пять лет стоит пустынь. Скольких отверженных жён и дочерей здесь нашло вечный покой. Слава об этих местах идёт по всей земле.
– На то божья воля! – неопределенно ответил Зеленя, вспомнив, что ему тоже двадцать пять лет, и пришпорил коня.
Когда чёрные тени всадников в свете луны растворились за деревьями, Микула, разжал стиснутые зубы. Сильно болело израненное плечо. Стрела воткнулась глубоко, задев мышцы.
Он встал, слегка пошатываясь, кровь текла на рубашку.
Рядом пели взахлёб зяблики. Звучные голоса раздавались с веток. Радовались с ними и другие певчие птицы, что свили гнёзда из сухих травинок, прутиков и стебельков мха.
Под их рулады Микула дошёл до верного коня, привязанного к дубу. Конь не заржал при виде хозяина, а лишь слегка топнул передними копытами и потянулся головой к нему.
Красивый чёрный мерин Микуле был подарен воеводой Астрахани за верность и отвагу из записанных и заклеймённых лучших коней, предназначенных “для княжеского обихода”. Не побоялся воевода отдать коня стрельцу.
– Найди мою любимую дочь Полонею, – чуть не плача просил воевода, – украли её, когда она гуляла возле терема у реки. Сдаётся, крымские татары пронеслись по лугу. Пытали на дыбе торговца Албазиза. Он клялся и умолял не истязать. Говорил, держа руки кверху, взывая к Аллаху.
“Настоящий татарин русскую девушку увезёт в Золотую орду. Родственникам хвалиться. Богатую свадьбу сыграет. Дочь твоя красавица. Нельзя отца оставить без подарков! Сколько дней прошло, как твою дочь украли? Два месяца! Зачем так далеко конь гнать? Я твой друг, надо табун лошадей – продам.
Крымчак – татарин ненастоящий, ненадёжный. Коней бережёт. Русским не продаёт. Спать ложится, а оружие и доспехи не снимает. Как думаешь, почему? Война скоро. Посольство, где крымского ханства? Скачи в Москву. Мне говорили, там твоя дочь”…
Вздохнул воевода и продолжил:
– Ты, храбрый воин, будёшь моим зятем. Целую крест – Господний престол, на нём сохранился жар от сердца Христа. Дай-ка, сынок, я обниму тебя.
Растроганный воевода прижался к богатырской груди молодца. В голубых глазах застыли слёзы.
– Стар я сам отправиться на поиски. Успокой мою душу. Разорвётся от боли и печали.
Следы Полонеи затерялись. Целый год ездил Микула по дорогам и весям. Расспрашивая, не скупился на дары. Девушка ему снилась ночами. Микула любил дочку воеводы.
Трое путников постучали в ворота монастыря.
Стражники, факелами осветив лица всадников, приказали сдать Зелене и Колояру, не мешкая, оружие, после этого впустили их во двор.
– Я ждала тебя. Как поживает киевский князь Михаил Олелькович? – спросила вкрадчиво игуменья Анастасия, держа свечку, осенила многократно крестным знамением угрюмого молодого гостя. – Готов ли он стать наместником Новгорода?
– Матушка, вдова Марфа будет рада его решению, к лету состоится свадьба назло московитам. Князь Иван для нас господин, но не государь! Он не царь, сам платит дань татарам.
– Какие новости ты привёз для Казимира? – апостольник и поверх его клобук прикрывали лицо монахини. Лишь нос, рот и глаза слегка подчёркивали облик женщины.
– Плохие вести, матушка, простой народ ругает бояр Борецких за предательство.
– Ты тоже боярин, как тебя понимать?
– Матушка, я крепко всего верую в Исуса, Господа истинного и животворящего.
Игуменья вздохнула и покачала головой:
– А как же быть с девушкой, которую мы здесь тайно держим? Она вскорости отдаст душу Господу.
– Не терзай меня.
– Выполни мою просьбу, и я молитвами верну её к жизни. Разве ты забыл, какой пышущей здоровьем она выглядела раньше. Не девушка, а ангельский цветок!
– Ради этого я должен зааминить2 князя Ивана!
Игуменья приложила палец к губам. Старческое морщинистое лицо отодвинулось от свечи, словно напуганная светом голова змеи.
– Тише. Враги повсюду. Не могу же я везде расставить надежных слуг. Верить нельзя даже безмозглым птицам. Найдутся монашки – болтливые кукушки, разнесут по всему царству. Не даром к нашему монастырю приглядываются то тульские, то московские ищейки, рыщут в лесах как волки.
