Под многоголосья переливы
Как под шум растерянных галчат,
На проверку шли неторопливо
Летописец, Амфибрахий и Кучак.
От проверок есть три спасения: дождь, мороз и личная убогая ущербность. Дождик выручает гораздо чаще, чем лютый холод, а что касается инвалидности, лучше обладать приличным здоровьем, чем валяться неизлечимо больным на койке. Проверки проводятся дважды в день, однообразно и… весело.
Если ветер дует со стороны свинарника, или похожего объекта, мы, с вежливой брезгливостью принюхиваемся друг к другу. Во все остальные дни, народ нашего барака балаболит во время пересчета, или решает наболевшие вопросы.
Мы выходим нарочито медленно, всем своим видом демонстрируя презрение к контролерам, режимникам и прочим представителям надзорно-карательного ведомства. В нашем отряде больше 120 человек, он самый большой и авторитетный в нашей «черной» зоне, официально числится под номером семь, но все его именуют девятым. Когда я попал сюда в конце лета 2017 года, меня здорово удивило почти полное отсутствие физиономий ломброзовского типа и явный избыток лиц, испорченных интеллектом. В каждом бараке как минимум один сумасшедший, которых старательно избегает администрация и охрана лагеря. Дебилов, учеников коррекционных школ и шизофреников не считаем. Что они здесь делают – вопрос. Мы выстраиваемся в колонны по пять человек между футбольным полем и церковью. Средний возраст зеков тридцать пять лет, средний срок отсидки 10—12. Наибольшие оптимисты – старики и те, кому сидеть больше двенадцати лет. В полный контраст с ними – малосрочники, кому пребывать на «Белой горе» от трех до пяти лет, которые сплошь пессимисты и паникеры.
Пенсионеров трое – Амфибрахий, Кучак и я. У всех литературные прозвища. Амфибрахий, в миру Сергей Михайлович Румянцев, озорной и языкастый старичок, получил свое «погоняло» от способа стихосложения, что, как известно, означает – сильный, или главный в центре. Александр Владимирович Глаголев, земляк Сереги и знакомый еще по «Ясногорской воле», почти полная копия героя известного романа Георгия Тушкана «Джура», Кучака. Он невысок ростом, полноват, имеет длинные, довольно умелые руки и благообразную внешность почти святого. Он замечательный слушатель, не лишенный юмора и здравого ума…
Слева от меня стоит Дима Агапов, по прозвищам «Учитель» и «Неуловимый Джо», с которым мы вместе приехали этапом из Нижнего Новгорода, а, ранее, сидели в «Бутырке», но, в разных камерах. Он постоянно пропадает на работе в «швейке», в церкви, а еще, в церковной библиотеке. Слева от него, или позади встает Руслан. Срок у него больше двадцати четырех лет, из которых два с лишним десятка отбыто. Он близок к религии и за то, что когда-то якшался с сектантами, весь лагерь зовет его «Баптист».
Позади меня Костя «Медведь», знакомый еще по карантину. Справа, с задумчивой хитринкой улыбается Кучак, прислушиваясь к стоящему позади Сереге, который травит анекдот:
– На чемпионате мира по забиванию гвоздей лбом, в финал вышли лучшие «долбочесы» планеты. У них, как на подбор массивные квадратные челюсти, низкие твердокостные лбы, о которые ломают руки боксеры и глаза кафрского буйвола, не выражающие ничего, помимо агрессии.
Выходит, француз и забивает здоровенный гвоздь «на сто пятьдесят» с двенадцати ударов. За ним наступает очередь англичанина, который, презрительно оглядев соперников, заколачивает цилиндрическую железяку с десяти ударов. Немец затрачивает на эту нехитрую, но болезненную операцию девять, а американец восемь ударов. Еще лучше выступают японец и китаец, которые выполняют соответственно пять и два тычка лбом.
Появляется русский, размером чуть крупнее горной гориллы, задалбливает гвоздь с семи ударов и ему тут же присуждают первое место.
В зале свист, команды подают апелляции. Судебная коллегия разъясняет:
– Да, действительно, представитель России затратил семь ударов, но забивал он гвоздь шляпкой вперед…
– Но это же больно – протискивается сзади Мишка Касоян, парень двадцати четырех лет, наивный очкарик интеллигентного вида. Вопреки внешности, его знания и манеры приближаются к нулю.
Мишке скоро выходить на свободу, и он одержим идеей-фикс научится какой-либо специальности дней за пять-семь, на большее время у него не хватает терпения. Он подходит вплотную к Амфибрахию, снимает очки и подслеповато глядя задает вопрос:
– Почему ты на работу не ходишь? Ты же сам говорил, что металлист.
– Металлург – поправляет Сергей.
– Ну, все равно, деньги заработал бы, а, может и пораньше отпустят.
– Свят, свят, свят, я же православный мусульманский иудей, буддистского толка -Амфибрахий стаскивает казенную шапку и поднимает глаза к небу, не задирая головы. Это он нарочно дразнит Мишку, зная о его бездумно-почтительной позиции в отношении религии. Тот носитель армянской фамилии, является потомком выходцев из иранского Курдистана, но не мусульман, а огнепоклонников. Мишке с детства внушали страх перед любой религией, и он полон изумлением от нашего стариковского атеизма.
За бокалом чая, который он с удовольствием выпивает в нашей возрастной компании, а к ароматному напитку всегда прилагаются конфеты, печенье и пряники, и прочая халва, мы исподволь, ненавязчиво и постепенно разрушаем его восприятие любой веры. Мишка злиться, но потихоньку поддается. Однажды я его уговорил посмотреть в нашей церкви портрет Никоса Сафронова в образе Иисуса Христа, который он долго рассматривал с ворчливым недоверием и чуть не начал спорить в храме, призывая несчастья и недуги на голову местного богомаза. Дело в том, что лицо Сафронова Мишке знакомо, я недавно показывал ему журнал со статьей о нашумевшем художнике и мне пришлось успокаивать его:
– Ты еще не видел автопортрет Альберта Дюрера в виде богочеловека…
Контролер Никита, тридцатилетний малый с нарушенной координацией движений, дважды нас пересчитывает, спотыкается о кошку и долго стоит, складывая в уме, вознеся бездумный взгляд в небо. Он никогда не кричит на нас, поразительно напоминая выражением лица доброго душевнобольного, но рапорта, особенно первое время службы, строчил регулярно.
Вокруг меня стоят люди сплошь без татуировок. На воле, нередко, будучи на пляже, я разглядывал покрытых наколками с головы до ног личностей и думал, что передо мной бывшие авторитетные зеки. В лагере эта наивная уверенность сошла на нет.
Прихожане лагерной церкви усиленно тянули меня в свой коллектив, видимо чувствуя мое добродушие и лояльность, совершенно при этом не пытаясь заманить в свои сети Серегу с Саньком. На Пасху я был поставлен перед фактом: участие в крестном ходе не обсуждается. Пришлось выкинуть номер. Я написал на листе бумаги формата А-4 плакатик сомнительного содержания: «Граждане, будьте бдительны – берегите свои яйца на Пасху!» Конечно, пронести и продемонстрировать такую ересь мне не позволили, но посмеялись сами и, опека надо мной не стала столь назойливой…
