Андрей Максимов - Сказки для тебя

Жил-был на свете Мальчик, который больше всего на свете любил сказки. Сказки отвечали ему взаимностью и всегда с радостью ему рассказывались.

Они рассказывались столь часто, что однажды Мальчику показалось, будто все сказки на свете уже рассказались, закончились. Едва начнёт рассказываться сказка про Змея Горыныча, а Мальчик говорит: «Не рассказывайся больше. Я тебя уже слышал». И со сказками про заморских принцев и местных принцесс – та же история. И даже марсианские сказки все рассказались. И венерианские тоже.

Мальчик грустил-грустил… Грустил-грустил… Грустил-грустил… Но от грусти ещё ни одной сказки не появилось.

И тогда Мальчик подумал: «А почему это сказки всегда рассказываются только про дальние страны и неведомые миры? Неужели о собственном доме сказка рассказаться не может?»

Оказалось – может, и ещё как! Самые, казалось бы, обычные предметы запросто могут обернуться волшебной историей. Не веришь? Так слушай.

…И вот теперь каждый день Мальчик слушает свой дом. Дом рассказывает ему сказки.

Рассказываются эти волшебные истории, и кажется: нет им конца. Истории странные: послушав каждую из них, Мальчик обязательно идёт к маме, и они разговаривают. Ведь никогда не рано начать говорить про жизнь и про любовь.

А как ты думаешь, в твоём доме рассказываются сказки? Оглядись хорошенько. Послушай внимательно. Столы, стулья, лампочки, шкафы – они только кажутся обыкновенными, а на самом деле… Стоит только прислушаться…

Слышишь?

В некотором царстве в непонятном государстве жил да был мужик. Как водится, жены не было у него, зато имелось три сына: старший, средний, ну, и ещё один.

Чтоб сказка дальше двигалась по своему сюжету сказочному, надумал как-то мужик помирать. Как положено, лёг в избе на печь, поднял глаза ввысь, принял, то есть, положение задумчивое.

Потом подозвал к себе сыновей и говорит:

– Ну вот, сыны, чую, смерть ко мне в гости пожаловала.

Старшие сыновья стоят, потупившись, – приготовились горевать.

И только третий сын говорит взволнованно:

– Это… бать… ну, может, мы врача позовём, а?

– Вечно ты! – От возмущения отец чуть с печи не свалился. – Сказано: помираю, значит, надо так… а ты тут, понимаешь…

Ну, третий сын тоже пригорюнился: что ж делать, раз надо?

Отец снова положение задумчивое принял и говорит:

– Надобно нам, значит, наследство делить. Жил я долго, работал честно: много не нажил. Но поскольку мужики вы у меня, решил я каждому из вас оружие дать, чтоб пошли вы по белу свету и сами своё добро завоевали. Тебе, старший, даю я меч острый – много на нём зазубрин от былых боёв, но сталь его ещё крепка. А тебе, средний, даю я золото, непосильным трудом заработанное. Капитал первоначальный невелик, так он же не зря нынче первоначальным именуется.

Оглядел младший брат избу, – совсем пригорюнился. Кроме кота без сапог, да крысы – подружки его, – ничего не осталась.

– А тебе, сын мой младший, – произнёс отец торжественно, – слово своё оставляю в наследство. Много раз выручало оно меня.

Момент хоть и торжественный, а всё одно – средний брат да старший – улыбки сдержать не могут, думают про себя такие одинаковые мысли.

«Что за штука такая – слово? – думают. – Голову им не отрубишь, коня на него не купишь. Баловство одно, одним словом».

Оглядел отец избу взглядом прощальным и говорит:

– И ещё хочу, сыны мои, чтобы через семь лет, семь месяцев и семь дней пришли вы на могилку мою, и рассказали друг другу по чести, чем богаты стали.

С этими словами сложил мужик руки на груди, и поступил, как хотел, то есть умер.

Дальше всё, как водится пошло.

Поднимает солнце луну на своих лучах, опускает месяц солнышко на своих рожках – бегут дни. Завьюжит позёмка, – скроет тепло; распустятся листья, сбросят снег – проходят годы.

А три брата, выполняя наказ отцовский, бродят по земле, – добро наживают. Избу свою на кота без сапог оставили, потому как, ежели велел отец – деться некуда, надо добро наживать.

И вот, наконец, прошло семь лет, семь месяцев и семь дней. Пришли братья на могилу отцовскую.

На камень большой сели: старший брат, средний и ещё один.

Начал старший первым говорить – по старшинству.

– Я, – говорит, – мечом своим такое себе богатство завоевал, – и не рассказать. На меня специально люди посмотреть ездят.

– А я, – сказал средний. – Всех купил. И те, кто к тебе ездит, стоит мне только захотеть, с места не сдвинутся.

Поворчал старший брат, но спорить не стал, знал потому что: со златом не больно-то поспоришь.

Смотрят два брата на младшего, – а тот молчит. Правда, не просто молчит, а со смыслом, – многозначительно, то есть. Но всё одно: слóва не роняет.

Наконец, не выдержал старший брат, повернул к младшему своё иссечённое в битвах лицо, – без глаза и без уха, – и спрашивает:

– Что, не о чем рассказать тебе, братец? Ты, конечно, может, и сохранился лучше нас, зато одежда на тебе какая-то бедная, будто с чужого плеча.

Молчит младший. И не то, чтобы грубо молчит или по-хамски, но не разговаривает и всё тут.

Тогда протянул к нему свои узкие, длинные, перстнями украшенные руки, средний брат и спрашивает:

– Что, нечего тебе, братец, сказать?

Молчит младший брат. И не просто так молчит, а как будто со смыслом каким.

А, между тем, посерел день, успокоились земные краски, затихли.

Оглянулись братья: люди вокруг них сидят. И со всех сторон, куда только глаз достать в силах, – ещё тянутся.

– Чего это они? – удивились братья хором.

– Ко мне идут, – сказал, наконец, младший. – За словом.

И снова замолчал: значительный такой и молчаливый.

– Да что ты им дать-то можешь?! – удивился старший. – У тебя ж ни силы нет, ни славы!

– Да зачем они идут к тебе только?! – возмутился средний. – У тебя же ни влияния, ни богатства!

Но не отвечает им младший брат. Не из гордости не отвечает, и не от плохого воспитания. Просто: для чего слова-то попусту тратить, не для того они, слова, созданы. А люди всё идут, идут да идут. Столько их уже, – счесть невозможно.

С окрестных холмов спускаются, по всем дорогам приближаются, – молчаливые, сосредоточенные. Глядят внимательно, ищут младшего брата глазами, а как найдут, – улыбнутся. Подойдут близко, сядут на землю, ждут.

И тут встал младший брат, шапку снял и поклонился отцовой могиле.

И люди, – все, все, как один, – встали тоже за ним вслед, да и поклонились.

А двум братьям отчего-то страшно стало. Не за богатства свои, нет, а за что-то другое, необъяснимое…

…Жил-был один человек, он был очень труслив. Он жил в постоянном ожидании, что его кто-нибудь обидит. И, надо сказать, его постоянно обижали – потому что чего человек ждёт, то, как правило, и получает.