Мама, не плачь .. Яна гладит маму по волосам, они длинные с рыжеватым оттенком и чуть вьются на кончиках, значит пора стричь. У мамы темные мешки под глазами – следствие приёма успокоительных и снотворного. Нижняя губа мамы поджата, будто она обижена на кого-то и не хочет с ним разговаривать. Мама спит беспокойно, то и дело подтягивая под себя одеяло, а Яна стоит и гладит ее по волосам. Мама, не плачь.. Утром мама уходит. Ещё рано, но маме будто хочется бежать от Яны или от дома. Яна просит её не уходить, плачет, хватает за руку, но мама уходит все-равно. Может назло, а может действительно она опаздывает на работу. Яна остаётся дома одна, ей скучно, она берет с книжной полки книгу, перелистывает несколько страниц, слегка остановившись там, где есть картинки, но ей быстро надоедает, и она бросает их на диван, на пол, на ковёр – лишь бы не возвращать на место. С посудой тоже безобразие: чашки, ложки и ножи должны лежать по-другому. Яна так хочет. Ведь если Яна не поможет маме, то кто. Яна не трогает иконы, мама их очень уважает и Яна тоже, она их только разворачивает наоборот, чтобы они не оглядывали комнату суровыми, отнюдь не нарисованными взглядами. Ещё Яна Любит свечи, мама их часто зажигает перед иконами, а Яна задувает, такая у них интересная игра. Так проходит день, стрелка настенных часов указывает на 17:45 и мама заходит домой и начинает убирать книги на место, расставлять посуду по полкам и разворачивать иконы. Тихонько напевая «баю-баюшки-баю», она зажигает свечу, а Яна радостно подбегает к ней и задувает ее. Мама снова начинает плакать. “Мама, не плачь”, ведь Яна всегда с тобой, она всего лишь ребёнок и умерла две недели назад, так и оставшись лежать в своей детской кроватке, задохнувшись от угарного газа сломанной колонки на кухне, в 17:43, за две минуты до того, как пришла мама.
ДЕВЯТЬ С ПОЛОВИНОЙ ЛЕТ НАЗАД
На плите уютно шкварчало мясо на чугунной сковороде с чуть сдвинутой крышкой, рядом начинал петь чайник с кипятком, так по домашнему, по привычному, как может только посуда, которая бережно хранится в полном любви и тепла семейного очага небольшого загородного домика. Поздняя осень – и в камине слышался треск березового полена, на самом деле это трещит кора, разрываясь на маленькие искорки и вереща как бенгальские огоньки. Александр Павлович, погрузив свое тучное немолодое тело в любимое кресло коньячно-красной каретной стяжки, чуть вытянул ноги и слегка похрустел пальцами, украдкой, чтобы супруга не слышала. Но Надежде Ивановне было не до этого, в духовке уже подходили пироги, румяные как щечки маленького мальчика, зашедшего домой с мороза после зимнего катания. А тут еще овощи, надо рассортировать, красиво нарезать – вроде обычный семейный ужин, но хозяйка строгих укладов считала, что эта традиция – священно. Кот Чуча лениво прохаживался от стойки до камина, своей кошачьей мудростью понимая, что сейчас не стоит напрашиваться на ласку хозяев, поэтому он то лениво грел то один, то другой бок, то не торопясь, вставал и мягко ступая лапками прогуливался по коридору. Все в доме дышало спокойствием и безмятежностью. В поселке редко кто оставался на осень, скотину, даже собак в будках, никто не держал, а те единственные соседи из дома напротив отправились с ночевкой на озеро, что километрах в пятнадцати по грунтовой дороге. Надежда Ивановна взяла со стойки хрустальный стакан, придирчиво осмотрела его грани и сполоснула и без того блестящие формы под струей холодной воды, затем, улучшив среди своих кулинарных хлопот момент, достала из нижнего ящика бутылку бренди Sanches Romate, аккуратно наполнила его на одну треть. "Заслужил, он у меня такой домашний и мягкий" – подумала она о супруге и поставила стакан на лакированный столик, вблизи его кресла. Тот послал ей поцелуй одними глазами и неторопливо потянулся за бренди. Горький, терпкий аромат ударил в нос, Александр Павлович всегда сначала насыщал себя запахом, а затем медленно, каплю за каплей, слегка оттопырен мизинец, он опустошил стакан на пол-дюйма. Хорошо смазанный дверной замок скрипнул раз, скрипнул два, и входная дверь чуть приоткрылась. – Илюша, сынок, ты же не планировал сегодня заезжать. Надежда Ивановна пыталась за нотками серьезности скрыть затаённое чувство радости – сын приехал. Мама, папа? – тонкий девичий голосок. – Мама, папа! Топот ножек, на ходу сбрасывающих сапожки и гостиная наполнилась рыжими волосами, смехом и улыбкой. Кудрявая, чуть старше одиннадцати, зеленоглазая девчушка, несмотря на свой небольшой рост как будто заполонила собой всю комнату. Она успевала улыбаться всем одновременно – и матери, и отцу и даже коту, который уставился на нее наминающим взглядом. – Боже, как я соскучилась! С ребятами так весело, они такие забавные. А Марк особенно, оказывается, он живет через три дома от нас, а ты говорила, что там никого нет. Там и его бабушка и его сестра, и собака у них такая – вроде хаски, а уши как у пинчера, она большущая, но игривая, вот бы их с Чучей познакомить. А книжек у них сколько интересных! А сколько историй Марк мне рассказывал, я таких нигде не читала. Девочка сбросила рыжий, под цвет волос, но другого оттенка шарф, украдкой проведя рукой по красному следу на шее, пунцовому как сваренный рак. Взгляд Надежды Ивановны скользнул по одежде дочери – чуть стертые колени комбинезона болотного цвета, расстегнутые карманы, в одном из которых торчал уголок платочка, мама его всегда клала, когда та уходила из дома, а под вечер вытаскивала старый и запускала стирку. Чайник уже даже не пел, а стонал на своем огненном эшафоте, а девочка, как свойственно подросткам продолжала рассказывать и рассказывать обо всем на свете, связывая истории и перепрыгивая на разные темы. А кот как будто замер, чуть присел и прижал короткие ушки к холке. – Ой, я такая забывчивая. Все болтаю, как тараторка. Мама, у тебя чайник сейчас взлетит, из него уже пар, как от паровоза..
Надежда Ивановна так и стоя у плиты, прошептала: "Саша, Сашенька". Александр Павлович, который не издал никакого звука, все это время только теребил потными пальцами кожаный узелок, фиксирующий простой деревянный крестик, который ему тайком от его отца, ярого коммуниста, подарила мама и который он никогда не снимал ни в армии, ни на заводе, ни в больнице, когда случилось туда лечь с камнями. И которого у него не было уже девять с половиной лет. Кот жалобно мяукнул и буквально расстилаясь по полу, пробежал между креслом и лестницей наверх и вынырнул в до сих пор приоткрытую дверь. Где-то вблизи раздался собачий, рычание и кошачье шипение, а потом истошный визг. – Папа, смотри, что я нашла – девочка раскрыла маленькую ладошку – на ней чуть испачканный черной землей лежал, устроившись как в раковине, маленький старый, но такой родной сердцу и душе Александру Павловичу, символ его детских воспоминаний. – Саша, Сашенька – опять протянула Надежда Ивановна. – Мама, ну как же чайник – шутя топнула ножкой рыжевласка. Она стояла посреди комнаты и продолжала улыбаться. – Папа, ну ты рад? Александр Павлович не слышал голоса жены, не слышал истошного визга чайника и даже не думал о лае на улице поселка, в котором не было собак. Не думал он и строго отругать дочь, что не захлопнула дверь за собой. Он пытался вспомнить слова той далекой детской молитвы, которой учила его мама, но вместо нее в его голове проносилась лишь одна мысль: "Что это за тварь, которая находится в теле его дочери, которую он собственноручно удушил и сжег в бочке, а останки закопал у тайного старого охотничьего домика в лесу девять с половиной лет назад"
