Бывают на земле вечера, что ложатся на усталые плечи горизонта тонкой мерцающей шалью, и так упоителен в эти часы воздух, так нежен, словно первое прикосновение влюблённых губ – ещё не поцелуй, но уже не просто ласка. Легко в такие вечера сквозь пьянящий этот воздух лететь, то взмывая восхищённо на теплых его волнах, то бесшабашно ныряя вослед прохладным. Внизу плещется темнота, и играют на ней, переливаются золотистыми искрами созвездия городов человеческих. Перемигиваются с огоньками, что светят из немыслимого приволья ночи, проступающей сквозь призрачный свет уходящего дня, манят уютным теплом далёких окон.
Её окно я всегда нахожу сразу. Не спутаю ни с каким иным – его свет, словно рука друга. Его свет, словно голос, которому достаточно только позвать. Вот оно – на семнадцатом этаже, под самой крышей, в торце дома.
Дом и сейчас неплохо смотрится на фоне окруживших его высотных новостроек – как джентльмен более чем средних лет на балу дебютанток сезона. А когда-то он был статен, молод, и жизнь бурлила в нём так, что обитатели нижних этажей слышали, как танцуют самый лучший танец в мире соседи с верхних – и наоборот. Слышали – и сами подстраивались под его упоительный ритм.
Жарче всего зажигали в угловой квартире с этажа под крышей, а уж оттуда молниями расходилась эта, единственная зараза, от которой нет лекарства. От которой не надо лекарства.
Еженощно юный дом томно постанывал перекрытиями – поэтому самой распространенной проблемой квартирантов были вечно подтекающие краны и пятна на крахмальных простынях потолков. Что, разумеется, некоторых жильцов откровенно раздражало. Та же рыжая медсестра с третьего этажа ехидно выпускала вместе с дымком:
– Доиграются они там. Бе-пэ-пэ-пэ ещё никто не отменял. Набегаются по диспансерам, набегаются.
А соседка с двенадцатого, счастливая обладательница огромного мраморного дога, злорадно кивала в такт этим словам. Но бессильна была их ревность: очень даже известные силы хранили тех, кто раскачивал дом от крыши и до подвала.
Сашка и Алька обожали целоваться на балконе. С семнадцатого этажа было видно далеко-далеко: ясным днём – даже купол Ивана Великого. Весенними ночами слаженный хор лягушек и соловьев с поросших ивами берегов Сетуни мешал спать всем, кроме этих двоих. Волынский лес, что таит в своей глубине самые горькие кремлевские тайны, лежал перед ними, как бархатное покрывало. И хмелела от их поцелуев высота, и вырастали крылья у любовавшегося ими простора. Их не стесняло ничто – даже немеряный бабушкин гардероб, выпихнутый прочь из квартиры отчаянными усилиями её наследников сотоварищи. Даже бутылки из-под пива, в изобилии населявшие тот же балкон благодаря регулярным заседаниям кухонного префклуба, не отвлекали этих двух Шур от главного.
– Народ, там конец марта, если вы не заметили, – балконная дверь приоткрылась на полтора деликатных сантиметра, как раз, чтобы кончику острого Лисиного носа проникнуть в эту щёлочку.
Сашка ничего не ответил, зато выразительно посмотрел на сестрин нос, отчего тот даже слегка порозовел. Алька же, покаянно вздохнув, призналась, что чуть раньше стащила из гардероба пальто из толстенного драпа и с каракулевым воротником.
– Угу, уже поняла, – Лиса демонстративно сжала пальчиками свои аристократически узкие ноздри, и поскорее захлопнула балконную дверь, чтобы нафталиновую вонищу не натянуло в кухню: в духовке у Лисы подходила пицца. Страшно гордая своим кулинарным подвигом, маленькая хозяйка этого шального скворечника никак не стремилась смешивать амбрэ отжившего прошлого с головокружительным запахом горячего сыра. Аромат навевал мечты о светлом будущем и никогда не виденном Средиземноморье. А если влюблённым романтикам хорошо и в нафталине – ну и пжалста.
Мысли двадцатилетней девчонки, как известно, мелькают проворными ласточками, поэтому Лисе вдруг почему-то вспомнилось Средиземье из недавно прочитанной книги и целую сигарету удерживало стайку ласточек возле себя.
– Пирог пригорит, госпожа фантазёрка! – свежая струя табачного дыма, коснувшаяся чуткого нюха Кота, оторвала парня от рычажков эквалайзера и выманила на кухню, – с тобой за компанию потравиться, что ли?
– Пирогом или куревом? – хлопоча у плиты, привычно вступила Лиса в пикировку: краем глаза она приметила, что излюбленный Котом «Беломор» уже наготове.
Разве можно упускать поманивший шанс? Чтобы студент четвёртого курса журфака – и не ответил на вызов женщины, особенно, если та явно сама не прочь? Да ни в жисть!
– О-о, высокочтимая и несравненная жрица сего, – он бухнулся перед Лисой на колени, глянул ей в глаза и потерял мысль, – э-э-э… сего храма…
– Пьянства и разврата, – в тон ему подсказала Лиса.
Но Кота не так-то просто было сбить. Он поднял взгляд к пятну на потолке и недостающее вдохновение обрёл там:
– Жрица храма вечно голодных панков и отощавших порнократов! Приму от тебя даже яд, ибо твоею властию, солнце моё незакатное, будет он во благо моему скорбящему пузу, – громогласно завершил Кот-Кирка свою выходную арию, выразительно шлепнул себя по животу и защёлкал перед беломориной вынутой из кармана Зиппой. Зажигалка явно вела родословную из окрестностей Малой Арнаутской, поэтому огонёк выскочил лишь с шестого щелчка. Терпкое облачко, выданное папиросой, совсем было спрятало Кирилла, но он тут же разогнал дым ладонью, чтобы посмотреть, дошёл ли до Лисы его намёк.
Судя по всему, дошёл ещё прежде, чем прозвучал: она уже поставила на стол пять тарелок и с самым невозмутимым видом разрезала то, что торжественно именовала пиццей. И в самом деле, ну какой могла быть пицца в России в марте одна тысяча девятьсот девяносто третьего года? Правильно, пицца по-русски, в чугунной сковородке с высокими бортиками.
На толстый слой дрожжевого теста (спасибо маме: прислала с оказией гуманитарную помощь, и упаковку сухих дрожжей в том числе), так вот, на тесто Лиса обычно клала обжаренный в каком-нибудь масле репчатый лук. Сверху это дело поливала болгарским кетчупом. Потом брала пару сосисок, резала мелкими кубиками. Иногда – кружочками, так больше нравилось ненаглядным Шурам. Затем Лиса выкладывала всю эту красоту на кетчуп и лук. Потом… о, потом следовала главная фишка русской пиццы. Верно – не маслины. А соленные Кирюхиной бабушкой огурцы! Правда, рассол из них, перед тем как нарезать, надо отжимать хорошенько, – а то потекут, тесто расквасят, оно и не пропечётся толком. И, наконец, сыр! Его Лиса натирала на крупной тёрке. Обычный сыр, «Советский». Можно и «Пошехонский», который, в отличие от «Советского», в магазинах – почти всегда. Тёртый сыр щедрой рукой сеялся на всю предыдущую окрошку, и сковородка с разноцветным содержимым следовала в разогретую заранее духовку. На пару сигарет, не дольше.
