1893 год, Российская империя, уездный город Екатеринбург и окрестностиЗря ямщика не послушал, ох зря…
Алекс ступил еще раз, и тотчас нога выше колена провалилась в рыхлый февральский снег. Попробовал подтянуть вторую – да та увязла столь крепко, что, не устояв, он тяжело, почти плашмя, свалился в сугроб.
Снежный буран бушевал с такой силой, что и минуты не прошло, как его накрыло вторым таким же сугробом.
Подниматься нужно, - билась в голове единственная мысль. – Подниматься живо да идти. Из последних сил.
Алекс и впрямь призвал все свои силы. Опираясь на здоровую руку, от натуги комкая в ладони снег, он чуть привстал. Принялся ступнями искать опору – да не выходило ничего. Ступней от холода он давно уже не чувствовал. Еще пока ехал в санях – и то не чувствовал. Ботинки ему порядочно жали.
Ботинки у Алекса были новые, модные, английские, из телячьей кожи тончайшей выделки. Отличные ботинки. Правда, форменным идиотизмом было надевать их для путешествия по лесу на Среднем Урале. Вот смеху-то будет, когда его найдут, окоченевшего – и в этих дурацких ботинках. В них и похоронят, наверное.
Ботинки Милли подарила. Нынешним Рождеством. С размером только не угадала, глупышка.
— Милли, Милли, Милли… - шептал Алекс, чувствуя губами снег, но совсем уже не чувствуя его холода. – Душа моя, любовь моя. Погибель моя.
Глаза не видели ничего, кроме проклятого белого снега. И – Алекс сдался. Закрыл их. Зажмурил. Напоследок поспешил вызвать в памяти любимое лицо и мягкие медно-рыжие кудри. Звонкий смех-колокольчик. Сладкий, тягучий аромат ее духов.
Алекс потянул носом, потому что и впрямь как будто почувствовал их…
А потом – что-то коснулось его лица.
Не снег.
Не вполне отдавая себе отчет, Алекс вновь поднял отяжелевшие веки и первый делом увидел перепачканный в грязи подол женской юбки.
И где она грязь умудрилась найти? – вяло думал он, как завороженный глядя на летящую по снегу нежно-розовую юбку в убористый мелкий цветок.
Женщина (а судя по тонкому стану – девица, скорее) не заметила его, припорошенного снегом. Легко, будто по мощеной дороге, она прошла мимо. Невесомо взобралась на пригорок шагах в десяти от Алекса. Обернулась к нему.
Босая… - только сейчас сообразил Алекс. – Босая – да по снегу. И платье на ней домашнее, хоть грязное, изорванное. Съехавшее с одного плеча, обнажив ослепительно-белую (точь-в-точь как снег) кожу. И волосы белы, как тот снег – распущены и летят по ветру. Только губы яркие. Словно кровь.
Так он и смотрел на нее – час, минуту или один миг, Алекс не знал. Покуда не моргнул от попавшей в глаз снежинки.
А как моргнул – исчезло все. Пригорок был пуст, и даже снег на нем не примят. Только на самой верхушке, рядом с тонкой сосенкой в сугробе вдруг блеснуло что-то. Так ярко, что глаза заболели.
Алекс прищурился. И впрямь что-то там было. Нужно достать…
Завывал ветер, колыша верхушки сосен; швырял в лицо пригоршни снега, а сердце Алекса так громко теперь билось в груди, что, казалось, за версту слышно. Еще с минуту пытался он подняться, да без толку. Окоченевшие ноги не слушались, подкашивались, как ватные.
— Нужно идти… нужно… - сам себе твердил Алекс, как заведенный. – Не выходит идти, так ползти. Нужно!
Ползти с одной-единственной здоровой рукой тоже была задача непростая. Вторая рука, правая, рабочая, бесполезной паклей волочилась по снегу. Та рука, которой он швырнул перчатку в лицо Мишелю. Та рука, которой сжимал рукоять револьвера… Ох, избавиться бы от нее вовсе!
Не иначе как ярость придала сил и разогнала кровь по телу: Алекс наконец-то приловчился, как двигаться, и даже онемевшими ступнями удавалось упираться в снег. Вместо искореженной правой кисти опирался на локоть. И все же сделать последний рывок – подняться вверх, на пригорок – было задачей непосильной.
Алекс все ждал нового прилива сил, новой вспышки злости – хоть чего-то, что даст причину пошевелиться снова! Ждал. Понимал, что с каждым мигом у него все меньше шансов выбраться живым – и ждал.
Да стекленеющим взглядом все смотрел на мерцающий впереди отсвет. Как дивно он переливается красным, зеленым и синим. Еще лишь одно небольшое усилие, чтоб достать. Так близко… Так невообразимо далеко.
Дороги в уездном городе Екатеринбурге и так мели не слишком-то часто, а уж в буран этим не занимался никто.
Степан Егорович Кошкин, помедлив, спрыгнул из саней прямо в здоровенный сугроб (вся улица была сугробом, чего уж там) и, рукой защищаясь от снега, огляделся. Стемнело, так что вывеска на аккуратном новеньком доме ярко была подсвечена фонарями.
«Клиника доктора медицины Алифанова В.А.».
Впрочем, главный вход наверняка был уже закрыт, так что Кошкин, поискав глазами, нашел служебный.
Бежит…
Да, прямо от тех дверей по занесенной снегом дорожке к нему бежала Ирина, накинув на плечи только пуховую шаль. Кошкин, конечно, поспешил навстречу.
— Право, Ирина Владимировна, ну что ж вы… я б и сам дорогу нашел. Простудитесь ведь.
— Да мне не холодно, Степан Егорович, - с наигранной отвагой рассмеялась девушка. – Сама простужусь – сама вылечусь. Пойдемте скорее, у нас жарко натоплено.
Кошкин спорить не стал.
— Его Виктор нынче под вечер нашел, - рассказывала Ирочка минуту спустя в отцовском кабинете. Заперев двери, скинув шаль и оставшись в ладно скроенном по фигуре суконном платье. Она проворно подбросила полено в печь-голландку и поставила греться большой медный чайник, не прекращая при этом разговора. – С утра кто ж знал, что буран такой начнется? Вот и отправился Витя на охоту в сторону Шарташей. А возвращаться стал – глядь, темнеет на пригорке что-то! Подошел, а там человек в снегу лежит. Ужас-то… Он его на кобылку скорее и к нам. Ну а я уж за вами, понятное дело, послала… Вы садитесь. Чай сию минуту вскипит. У меня пирог еще вкусный есть, с вареньем!
— Благодарю, Ирина Владимировна, я успел поужинать… - солгал Кошкин. – Так что насчет трупа?
— Какого трупа?
— Который ваш брат в лесу нашел, - терпеливо объяснил Кошкин. – Прозектор через час обещался приехать, а я покамест протокол бы составил…
— Да Бог с вами, - быстро перекрестилась Ирина, - рано еще прозектора – живой он. Владимир Андреич осмотрел уже: легкое переохлаждение и только. С рукой, правда, что-то – может, обморозил, не ясно пока. Вы садитесь, пирог покушайте. Я вам гарантирую, что он пока не умрет!
Кошкин устало потер переносицу и опустился на предложенный стул. Как мог деликатнее сказал:
— Ирина Владимировна, так, ежели он живой, то зачем вы полицию позвали?
В глазах у Ирины отразилась паника, как у неумелого шулера, пойманного за руку.
— Так… ну вы, Степан Егорыч, сами подумайте: в буран, в лесу, в сумерках – кто ж по доброй воле на снегу лежать станет? И одет он не как охотник, - предупредила она догадку Кошкина, - и сорочка, и штаны – все вручную пошито. Пальто французское, ботинки английские. Сразу видно, из купцов! А у нас-то в городе сами знаете, какие страсти творятся! Точно вам говорю, лихие люди его нарочно в лес привезли да выкуп требовали! А главное…
