1. ХОЛМ
Когда я впервые увидел цифролога, то и подумать не мог, что это фальшивка.
– Располагайтесь, – предложил он, указывая на стул. – Я – доктор Закариан. Чем могу быть полезен?
Сытый, самодовольный урод с лоснящейся кожей и сверкающей лысиной. Один из тех, что смотрят поверх тебя, пока не учуют выгоду. А когда учуют, то впиваются пиявкой и высасывают все соки. На Холме таких хватало.
– Я хочу стереть мысли о матери.
Поначалу цифролог как будто не понял моих слов. Странно сверкнул глазами и поменялся в лице. Ну то есть буквально поменялся.
Толстая морда сузилась, глаза прищурились и опасно заблестели, лысина сменилась коротко стриженным ёжиком волос. Черты этого нового лица оказались мелкими, хищными, ни дать ни взять – хорёк. Повстречать такое лицо в тёмном переулке Подножья, например, не сулило ничего хорошего. И только когда на правом виске «хорька» вырос короткий шрам, я сообразил, что разглядываю своего двойника.
Добрую минуту мы таращились друг на друга, потом я взял со стола ручку и ткнул двойнику в глаз. Изображение дёрнулось, замигало. В тёмном углу кабинета тут же отворилась неприметная дверь, и в проёме возник ещё один лоснящийся цифролог. На этот раз настоящий.
– Прошу прощения. Технические проблемы. – Он ухватил двумя пальцами висящий в воздухе крошечный комароподобный дрон и щёлкнул, выключая. Сунул в карман, уселся на место исчезнувшей голограммы. – Здравствуйте ещё раз, я доктор Закариан.
– Развлекаетесь так? – Я кивнул на карман с дроном.
– Нет-нет, ни в коем случае. Тестирую новые технологии. Чтобы принимать пациентов, когда меня нет на Холме. Удалённо и вместе с тем реалистично.
– Не бывает лишних пациентов и лишних денег, – ухмыльнулся я.
– И лишних спасённых жизней, – одёрнул Закариан.
– Вы так это называете? Спасение жизней?
– А разве нет, юноша? – Цифролог ласково, по-удавьи улыбнулся. – Плохие мысли, как рак. Разрастаются, набухают, кровоточат, причиняют боль и, в конечном счёте, убивают. А я удаляю этот рак и возвращаю людей к нормальной жизни.
– Моя мать умерла от рака. От настоящего.
Я уставился на Закариана пристально, исподлобья, и он, естественно, отвёл глаза. Слабак! Сделал вид, что внимательно разглядывает маленькую статуэтку Кормадора, стоящую на столе. Улыбка всё ещё цеплялась за лицо цифролога, но стала пустой, будто удав потерял шкуру и превратился в жалкого червяка. Кажется, этот Закариан наконец понял, что я с Подножья.
– Так вот. Мысли о матери. Я хочу их стереть. Все до одной.
– Запрос распространённый, но процедура недешёвая. – Он сухо выделил это слово, глядя в сторону. – Точная стоимость – по завершении комплексного обследования. Томограмма, энцефалограмма, кормаграмма – стандартный набор. Обследование может быть начато после предъявления вами медсправки. С места работы или, – цифролог окинул меня косым взглядом, – учёбы. Об отсутствии противопоказаний к кормадоксу.
– Справка? С работы? Но я… я, в общем, сейчас… э-эм… не работаю. И не учусь. В свободном плавании.
– Тогда советую куда-нибудь приплыть, юноша. А пока ничем не могу помочь.
– Жирный урод! Боров! Попадись ты мне в Подножье, толстомордый!
Всё это я выкрикивал уже не в кабинете и даже не в Башне цифрологии, а на площади Добра и процветания. И не цифрологу, а гигантской статуе Кормадора. Двадцатиметровый бронзовый учёный не спорил. Нависал сверху и загадочно улыбался, приставив указательный палец к виску – его фирменный жест. Человек мира и почётный житель Холма, великий изобретатель, гений, ушедший столь трагично.
Я поймал себя на том, что мысленно повторяю за музейным зазывалой. Неподалёку тот вовсю размахивал руками и чёрным цилиндром с нарисованными на нём мозгами.
– Окунитесь в историю жизни нашего выдающегося земляка. Узнайте любопытнейшие подробности того, как Алексан-Иммануэл Кормадор создал кормадокс – препарат, позволяющий отделять мысли от материального носителя. Откройте для себя не только Кормадора-учёного, но и Кормадора-благотворителя, успевшего сделать так много для детей из неблагополучных семей. Попытайтесь накануне годовщины смерти великого изобретателя понять слова, сказанные им в последнем интервью. А заодно изумитесь обширной палитре городских легенд, которыми успела обрасти личность Алексан-Иммануэла со времени его самоубийства. Ходят слухи, что он жив-здоров. Что он – причина появления вокруг нас вирусных мыслей и блуждающих голограмм. И что где-то в Сети до сих пор таится собранная им коллекция удалённых мыслей – мифический Чёрный ящик. Эй, уважаемый! – Зазывала обратился ко мне, мозги на цилиндре празднично замигали. – Прошу, входите. И вам расскажут массу интересного о гениальном Кормадоре.
– Я сам тебе расскажу, – хмуро буркнул я.
Мозги потухли, зазывала мигнул и растаял в воздухе. Крошечный дрон пару секунд повисел на месте, а потом закружил по площади в поисках потенциальных клиентов. Спустя полминуты голограмма в чёрном цилиндре снова распиналась про Кормадора.
– И что ты можешь рассказать?
От этого нежного, с лёгким налётом строгости голоса меня как током дёрнуло. Оборачивался я уже, внутренне дрожа и чувствуя себя совершенно по-детски. Ну конечно, Энджи! Кто же ещё?!
Она стояла в длинном ярко-зелёном плаще и такой же зелёной мини-юбке, едва прикрывающей умопомрачительные ноги. Белоснежная рубашка была не застёгнута на две верхние пуговицы, отчего взгляд сам собой соскальзывал на заманчивую ложбинку меж грудей.
– Привет, Джи.
– Привет, пупс. – Девушка снисходительно улыбнулась и тряхнула густыми тёмно-рыжими волосами. – Что ты грозился рассказать голограмме?
– Да так. Есть у меня одна история. Про… этого. – Я напустил на себя важный вид и махнул в сторону статуи.
– История про Кормадора? Любопытно.
– Если хочешь, я удовлетворю… твоё любопытство. Расскажу. За обедом. Или лучше за ужином.
Я хамовато усмехнулся и внаглую уставился на её грудь. Раскрыл карты, так сказать. А Энджи ни капли не смутилась, даже бровью не повела. Лишь небрежно заметила:
– Растёшь, пупс. Скоро станешь совсем взрослый.
– Мне восемнадцать.
– Будет послезавтра, – уточнила Джи. – Вот тогда и поговорим. И поужинаем.
Она подмигнула, сбежала по ступенькам и нырнула в толпу, ловко лавируя между умиротворённо плывущих жителей Холма.
– Обещаешь? – крикнул я вслед.
Обернувшись, Энджи только рассмеялась в ответ. А потом, подражая жесту Кормадора, приложила указательный палец к виску.
2. ПОДНОЖЬЕ
После Холма Подножье казалось ещё отвратней, чем было в действительности. Захлопываются за спиной двери монорельса, поезд по восходящей спирали несётся обратно на Холм, а ты остаёшься лицом к лицу с нескончаемым дождём, сыростью, серостью, грязью и плесенью. И остаётся только бормотать под нос, будто мантру: «Лучше дома места нет, лучше дома места нет».
