Драматург зашел в кабинет Режиссера с ослепительной улыбкой.
– Дорогой служитель Мельпомены, я вас поздравляю!
– С чем? – удивленно посмотрел хозяин кабинета на вошедшего мужчину.
– Вы у меня сотый.
– Не понял.
– Вы сотый режиссер, к которому я обращаюсь со своими произведениями.
– Ну, и что?
По внешнему виду его можно было понять, что визит этого Труженика Пера его не слишком обрадовал.
– Вот хочу, чтобы вы познакомились с моим произведением.
– Вам мало того, что с вашим произведением уже познакомились 99 служителей Мельпомены.
– Видите ли. – Посетитель немного смутился. – Видите ли… Я не уверен, что они знакомились, читали мое произведение. Видите ли, они так высоки.
Драматург посмотрел на потолок.
– У вас, что тоже крыша течет?
– Который уже год не могут исправить крышу. Пишу сметы, делаю заявки, а воз и ныне там.
– Да-а-а. В нашей стране не действуют законы господни – стучите и вам откроют. Не надейтесь, не откроют.
– Но зачем, же вы тогда ко мне зашли?
– Юбилейный все-таки режиссер. Как тут отказаться.
– Правильно сделали, что зашли. Вот мы сейчас с вами обсудим.
– Давно готов, хоть какой-нибудь отклик. Даже мне не важно будет, хороший или плохой. Главное, будет услышан глас вопиющего в пустыне.
– Вы человек с юмором.
– Что есть, то есть.
– Это вы сами писали?
– Конечно, сам. Как же еще может быть, – удивился автор.
– Нечего удивляться. У нас же есть такие деятели, что скатают произведение у известного автора и выставляют как свое.
– Нет. Я сам трудился. От начала до конца.
– И сколько же времени вы трудились над этим опусом?
Драматургу очень не понравилась такая оценка его творчества, но он проглотил обиду.
– Почти год работал над пьесой. Я вообще серьезно работаю над текстом, не допускаю фальши.
– И что вот так сели за стол и целый год писали и писали.
– Почему же. Не все время сидел и писал. Бывали перерывы. Вставал, ходил по комнате, думал.
– Это же надо – целый год вложил вот в эту папку.
Режиссер потряс рукописью.
– Это же творчество.
– А если бы вы в это время картошку посадили?
– В каком смысле? – не понял автор.
– Вы какой урожай вырастили бы за год? Вы только подумайте хорошо, прежде чем ответить.
– Но зачем мне сажать картошку, если я могу пойти и купить в магазине картошку.
– Вы меня не поняли. Надо мыслить абстрактно. Если бы вы посадили несколько гектаров картошки, а затем продали её на базаре, то вы бы стали миллионером.
– Но у меня нет задачи стать миллионером.
Режиссер беспокойно посмотрел на автора.
– У вас в семье не было психически больных?
– Нет.
– Но, как можно отказываться от миллиона. Я вас не понимаю. А, если посадить арбузы, а затем отправить его в тундру, то можно сделаться миллиардером. Представляете, берете одно такое маленькое зернышко весом одной грамма, закапываете его в землю, и ровно через девяносто дней получаете арбуз в двадцать килограмм. Это какая же прибыль получается – двадцать килограмм разделить на один грамм.
Режиссер шепчет губами, производя вычисления в уме.
– Да, вот это навар. Совсем не то, что в театре – вкладываешь в спектакли огромные деньги, а получаешь кукиш.
– Я не понимаю…
– Я тоже не понимаю, зачем бросать такое прибыльное дело, ради сплошных убытков.
– Но все, же посмотрели бы мою пьесу?
– Но ее, же уже смотрели девяносто девять человек.
– Может, поставили бы на сцене?
– Такого априори не может быть?
– Почему?
– Ведь не Шекспир вы и не Чехов? Так что не морочьте ни себе, ни людям, то, что на пасху красят.
После очередной встречи с директором театра, которому я предоставил в который раз переписанную пьесу, я шел в препротивном настроении. В очередной раз Генадий Юрьевич мне говорил о высоком назначении театра, о том, что сцена – это святое место, которое предназначено только избранным. Вот только кто попадает в этот круг избранных, он мне толком не объяснил. Еще он долго мне рассказывал о трудностях, которые переживает театр в настоящее время, об артистках, которые падают в обмороках от недоедания. Я уж не говорю о костюмах, продолжал директор, которые приходится перекраивать в сотый раз для новых спектаклей. Я попытался возразить ему, мол, моя пьеса о современности и на костюмах и прочем антураже не надо будет заботиться. На что он ответил.
– Яков Михайлович дело тут не в костюмах.
– А в чем же? – поинтересовался я.
– В высоком искусстве, – таинственно произнес он и показал указательным пальцем на потрескавшийся потолок.
Понятное дело, после таких слов у меня не осталось никаких аргументов, чтобы убедить директора в ошибочности его позиции. Я ушел с твердым намерением не оставить это дело так, а идти дальше. Но куда? Я уже прошел все инстанции, которые занимаются насаживанием культуры. Правда, сеют они эти семена, видно, на неблагоприятный грунт, ибо всходов уж столько лет нет. Бурьян один растет. Как же изменить эту порочную систему, кто может изменить это бесполезное времяпровождение, кто заставит этих сеятелей перестать толочь воду в ступе. После долгих размышлений я понял, что это может изменить только один человек – Президент. И я решил написать ему письмо, в котором рассказал обо всех неурядицах, которые творятся в нашем искусстве. Еще отметил, что наши проповедники высоких материй забыли о завете своего учителя Станиславского, который сказал, что театр, который не отражает современную действительность – мертв. А попытки приблизить классику к современности, типа, вручить Гамлету автомат Калашникова глупы и смешны.
Отправил я письмо такое, и замер в ожидании. Каждый день бегал на почту, спрашивал, не пришел ответ ли от нашего гаранта. К сожалению, ответа не было. Прошло некоторое время, я уж и надежду потерял, что президент со своей высоты заметит мое послание. И вдруг… Звонок в двери. Я подхожу и спрашиваю.
– Кто там?
– Вы письмо Президенту писали? – они мне в ответ.
– Писал.
– Открывайте двери, мы вам ответ привезли.
На радостях я открываю двери. Там стоят два молодца одинакового лица, одетые в гражданскую одежду, и в шляпах.
– Где же ответ? – нетерпение прямо знобит меня.
– Одевайтесь, мы вас к президенту повезем. Он вам там все расскажет с глаза на глаз.
Я, конечно, поторопился, оделся в момент и уже собираюсь идти с ними, а один вдруг мне говорит.
– Захватите только зубную щетку.
Должен сказать, что это меня немного смутило, но потом подумал, что это такие правила этикету. Президент, мол, не любит, когда на него перегаром дышат, поэтому взял свою зубную щетку и начатый тюбик зубной пасты.
На улице нас ждала машина, правда, она тоже меня несколько удивила, но я снова подумал, что это необходимо для безопасности лиц, которые едут на встречу с Президентом. Мы помчались по сонным улицам, будя горожан звуками сирены. Я чувствовал себя очень важной особой, ибо меня везли служебной машиной с сиреной, чего удостаиваются только ответственные работники правительства.
