Мы орудие Божье, госпожа Смерть,
справедливый косарь…
Из книги Иоганна фон Зааца, 1463 г.
В лето Господне 1410-е, в день июля 16-й – в год, когда на восточных рубежах Европы полыхала Великая война, в которой чешские полки встали на сторону язычников и схизматиков; в день, когда архиепископ пражский Збинкон во дворе своего дома, под радостный звон колоколов и вопреки воле короля Чехии государя Венцеслава, приказал зажечь костёр из книг еретических, раскольнических, вредных, – в тот самый день того самого года в славный город Прагу въезжал человек.
Путь его был долгим, ехал он с обозом богатого торговца сукном Яна из Бржезовой, назывался лекарем и одевался в чёрное, как паломник. А имя ему было Иоганн Целлер.
Ростом Иоганн Целлер был невелик, телом крепок, лицом бледен, и ничем особым не примечателен. При нём ехал дорожный сундук – больший, чем принято у людей его профессии, но пригодный для носки, обшитый кожей и запирающийся на два оборота. Ключ от хитрого нюрнбергского замка Целлер носил на шее вместо креста, ибо багажом дорожил, а в Бога не верил и в церкви не молился – лишь из осторожности и лицемерия бормотал «Амен» в конце мессы.
В оные смутные годы, когда во главе Церкви Христовой стояли сразу два папы, дети Магомета торжествовали в Азии, а еретики множились в Европе, вера пошатнулась, благочестие стало смешным, надежда на Царство Небесное – признаком скудоумия, в эти времена иные ждали Века разума, а иные – конца света.
Иоганн Целлер входил в число первых и верил в насущный разум, а не в несуществующее милосердие Божие. Привыкший полагаться на себя, свою голову и «Механику» Аристотеля, он носил ключ как верный залог того, что однажды откроет великую тайну.
Едва обоз миновал заставу, как Целлер спрыгнул с воза, сноровисто взгромоздил сундук на спину и зашагал прочь, на ходу простившись с достопочтенным купцом. Достопочтенный в ответ только хмуро кивнул, а когда его торопливый попутчик показал спину, смачно плюнул под левое колесо. Однако причина сего поступка осталась невысказанной, ибо Ян из Бржезовой от природы был молчалив, а странствующий лекарь заплатил за проезд своевременно, звонкими серебряными грошами1.
Только когда торговый обоз стал въезжать в ворота постоялого двора «Одинокая подкова», посветлевший ликом купец обернулся к вознице и веско произнёс:
– Сказано – и сказано не напрасно: всякий путь человека прям в глазах его, но Господь взвешивает сердца!
Возница – зверского вида рябой детина – истово перекрестился широкой дланью и в последний раз щёлкнул кнутом.
Иоганн Целлер шагал, разбрызгивая башмаками грязь и расчищая себе путь в плотной городской толпе. Жаркий воздух напоминал патоку и был движим лишь криками бродячих лоточников и возгласами лавочных зазывал. Всё прочее перекрывал тягучий, вибрирующий, почти осязаемый колокольный звон.
Толпа из тех, кто продавал, и тех, кто покупал, – простых лоточников, хитрых коновалов, странствующих брадобреев, нищих-прохиндеев, крестьян в бурой холстине, ландскнехтов в пёстрой рванине, напыщенных матрон, продажных женщин, безденежных монахов, прижимистых купцов – и детей, кои могли стать и теми, и другими, и третьими, – была дремучей и частой, как лес непроезжий. Внезапно сквозь переплетения всех звуков пробился зычный голос, прокричал надсадно: «Дорогу! Дорогу, slawische schweine!» Три всадника, пригнувшись к гривам взмыленных коней и хлеща плетьми направо и налево, ринулись в человеческую гущу, торопливо простучали подковами, унеслись в сторону ратуши.
Тут же толпа загомонила пуще прежнего, кто-то незримый заблажил истошно:
– Ай! Убили! Да что ж это деется – живого человека насмерть убили!
Толпа раздалась, Целлер замедлил ход: прямо перед ним, на обочине, какая-то баба, воздев руки, костерила «проклятую немчуру», а у ног её слабо ворочался убитый, но несогласный с этим человек. Тёмная жижа, пузырясь, вытекала изо рта, марала на поваленном теле нарядную одежду, мешалась с грязью. Сочувственные голоса требовали скорей кликнуть лекаря, священника, стражу… Иоганн Целлер хмыкнул, пониже надвинул чёрную, широкополую, с ракушками по тулье, шляпу и ускорил шаг – он торопился.
Возле собора Святого Вита, не перекрестив лба, Целлер повернул в сторону, прошёл квартал между тесно сбившимися островерхими домами, вышел на скверно мощёную улочку, где загустелый воздух напоминал уже не патоку, а варево с адской кухни: воняло серой, уксусом, гремучей «царской водкой» и горючим «аль-кохолем». Здесь крохотные домишки лепились прямо к стене Пражского замка; в них жили королевские лучники, золотых дел мастера и делатели золота из свинца, а ещё непременно щеглы или чижи: пока птицы жили, здешний воздух считался пригодным для дыхания. Здесь лекарями почитались те же, кто варил зелья. Здесь алхимики содержали аптеки, а наука соединялась с суеверными бабкиными сказками.
Стараясь дышать только ртом, Иоганн Целлер подошёл к скособоченному фахверку, к низкой двери под вывеской со змеёй и чашей, ударил особым образом – сначала три раза, потом один и, чуть погодя, четыре – стал ждать.
Дверь открыл белобрысый подросток, большую часть одежды которого составлял кожаный, художественно прожжённый во многих местах фартук.
– Дома ли мастер Штейнзальц?
Мальчишка ёжился, часто моргал на свету и не издавал ни звука. Хмыкнув, Целлер отодвинул его с дороги и шагнул внутрь. Тут же за его спиной загремела дверь, и наступила тьма кромешная. Мимо торопливой ящеркой проскользнул мальчишка – Целлер поспешил за ним, цепляясь сундуком за стены и ругаясь сквозь зубы. Прямо, направо, вниз – по кренящимся кривым ступенькам.
– Кого там черти принесли? А?! Это ты, Йохан? – заскрипело-забулькало снизу старческим голосом. – Покажись, покажись наконец своему старому учителю, галлах ты эдакий…
Целлер распрямил спину, пригляделся: низкий, плохо освещённый подвал; за длинным, заваленным невообразимым хламом столом – сам мастер Штейнзальц, «герметический философ», доктор натурфилософии honoris causa. Маленькая жаровня освещает его горбоносое, насмешливое лицо с упрямо выпяченным подбородком, бросает багровые отсветы на склянки с растворами на столе, листы с гравированными рисунками по стенам: на ближнем к Целлеру лубке танцует скелет с косой, увлекая в буйный хоровод короля, солдата, монашку… Мальчишка юркает старику за спину и принимает посильное участие в освещении лаборатории, сверкая испуганными глазищами.
