Глава 1
Отставной штабс-ротмистр Хитрово-Квашнин, подремывая ветреным декабрьским днем под стук копыт в теплом возке, время от времени размыкал глаза и посматривал в оконце. Снаружи картина не менялась: сыпал и сыпал мелкий снег, верста за верстой тянулись ровные белые поля с вкраплениями березовых перелесков. Порой вдали показывался хутор с двумя-тремя постройками под унылыми ветлами, либо мелькала среди голых усадебных берез железная кровля господского дома. Быстрой тенью проносились встречные экипажи, совершали неторопливый обгон едущие позади.
Осталось в стороне сельцо Марьевка, принадлежавшее прежде скрипачу-любителю Александру Герасимовичу Рахманинову. Теперь им владела его вдова, Мария Аркадьевна, музыкально одаренная женщина, отменная пианистка, повторно вышедшая замуж за директора Петродарских минеральных вод. Проехали через Волчки, селение помещиков Жихаревых, Засецких и Измайловых, по левую сторону показались поля сельца Знаменка, Таракановка тож.
– До Шехмани рукой подать, – зевнул дворянин, меняя положение тела. – А там Крутое, Кочетовка, Малый Самовец. Даст Бог, к вечеру будем дома… Хотелось бы, завтра, 20 декабря, мой день рождения, приглашены гости, надо должным образом подготовиться… Погоди, как там кучер? – Он приотворил дверцу, напустив внутрь холода. – Эй, на козлах!.. Как себя чувствуешь, Митрофан?
– Так себе, барин, – послышался простуженный голос. – Варяг держится молодцом, а вот я… Но ничего, выдюжим!
– Будет хуже, обязательно дай знать!.. Не тяни до последнего, ясно?
Хозяин Харитоновки возвращался восвояси из губернской столицы после продажи в Палате гражданского суда куртинки леса и куска пашни губернскому секретарю Гарденину. После оформления купчей дворяне обмыли сделку в трактире «Берлин» итальянца Доминико Пивато, солдата наполеоновской армии, оставшегося в России после компании 1812 года. Выпив несколько бокалов шампанского и переговорив о том, о сем, они пригласили хозяина заведения присесть к ним за стол.
– Рад, что петродарские помещики оказали честь моему заведению! – сказал он с мягким акцентом. – Что еще прикажете? Постараемся удовлетворить любой ваш каприз!.. Петродар!.. Помню, как устраивал в вашей курортной галерее «буфет с приличными для благородного собрания напитками и кондитерскую продажу». Прелестный городок, масса воспоминаний… Как вам мой трактир? Какие-нибудь замечания?
– Нам все здесь нравится, – уверил его Хитрово-Квашнин. – Не беспокойся… А нравится ли в России итальянцу?
– О, да! Я привык к Тамбову, к здешним людям. У меня уже и имя русское, и отчество. Сказать, как я подписываюсь под документами? Демид Иванович Пивато!.. Cкоро, шутят, и душа будет русской… А занятие мое мне по душе, всегда при деле, верчусь как белка в колесе!.. Хм-м, знаете, как будет звучать эта русская поговорка по-итальянски?
– А ну-ка, – улыбнулся Гарденин.
– Джираре коме уна троттола – кручусь как волчок. Кстати, француз сказал бы: стреляю из четырех ружей, а испанец: печенки выплевываю!
– А как будет, например, когда рак на горе свистнет?
– Когда ослы полетят! Так сказал бы мой соотечественник, а француз: когда у кур появятся зубы.
Хитрово-Квашнин окинул взглядом приличную обстановку в трактире.
– Мы говорим: как сыр в масле катается, французы: как петух в мармеладе. А вы?
– У итальянцев то же самое, что и у русских.
Харитоновский барин распрощался с Гардениным во второй половине дня, ближе к вечеру. Ехать домой было уже поздно, и он заночевал с Митрофаном в гостинице обрусевшего итальянца. Утром, поблагодарив Пивато, нанес короткий визит поручику Оленину, старинному приятелю-сослуживцу, задолжавшему пятьсот рублей.
– Вот как! – обнял его у дверей хозяин. – Хитрово-Квашнин! Извини, что не смог до сих пор вернуть должок… Как тебя Бог милует, Евстигней?
– Живу твоими молитвами, Павел!
Отчитав гостя за ночлег в гостинице, Оленин препроводил его в кабинет, а потом в столовую, где друзья-товарищи за наливками да закусками вспомнили свою юность, боевое прошлое. Коснулись отступления к Москве, великого пожара, с воодушевлением перебрали события натиска к западным пределам государства, к реке Березине, у коей хваленый Бонапарт только благодаря счастливой случайности избежал казачьего плена. Поговорили о делах насущных, о волнениях из-за вспышки холеры, о хозяйстве в имениях и деятельности уездных предводителей. После доброго застолья петродарский помещик, получив долг, раскланялся с хлебосольным поручиком и, помолившись Богу, отправился в обратный путь.
Митрофан почувствовал себя плохо уже на выезде из Тамбова. «Барин, я, кажись, занемог», – сообщил он, когда проехали селение Стрельцы. «Да ты что?! – спохватился Хитрово-Квашнин.– С чего это вдруг?» «Не могу знать, слабость эта одолевает».
Болезнь, как выяснилось, явилась прямым следствием ухарства слуги, прогулявшегося на ветру по улицам города в расстегнутом зипуне и без шапки. Хитрово-Квашнин приказал остановиться, отчитал кучера и привел в пример того же Александра Рахманинова, который в студеную зимнюю пору двенадцатого года, понадеявшись на крепкое здоровье, скинул с себя шубу, заболел и в считанное время сгорел от горячки. Митрофан, сознавая свою вину, заверил барина, что будет крепиться и как-нибудь да осилит дорогу.
Погода хоть и была ветреной, но оставалась терпимой почти весь путь от окраин Тамбова до границы с Петродарским уездом. Затем стала меняться на глазах, и не в лучшую сторону. Небо еще больше нахмурилось, подалось к земле, протяжно засвистел ветер. За поворотом на Озерки сильная поземка и вовсе обернулась настоящей метелью.
– Этого еще не хватало! – процедил штабс-ротмистр, хмурясь на снег, проскальзывающий внутрь экипажа. Он снова приоткрыл дверцу. – Держишься, Митрофан?
– Стараюсь, ваша милость, – ответствовал верный слуга. – Не извольте беспокоиться.
С козел он чуть не свалился, когда проехали Большой Избердей. Хитрово-Квашнину ничего не оставалось, как поместить горячечного больного в возок и самому взять в руки вожжи. Варяг скосил глаза на нового возницу и, тряхнув головой, снова двинулся вперед.
– Эх, Митрофан, Митрофан, – сетовал Хитрово-Квашнин, напряженно всматриваясь с облучка на впереди лежащий путь. – Как это все не во время! Тебе не привыкать править лошадью в любую погоду, я ж не то…Мне бы летом лошадку погонять, при солнышке, а не в эту чертову метель!.. Как бы в кювет не съехать, да и на встречного не хотелось бы нарваться!
Действительно, управлять лошадью в вихрящейся пурге было крайне сложно. Ладно бы только холод, проникавший до костей, снег без конца слепил глаза, не позволяя хорошенько разглядеть тракт, который заметало все больше и больше. Настроение не становилось лучше от пронзительного ветра, завывавшего на все лады.
